Дженнифер Уайнер - Все девочки взрослеют

В обед мы вместе уходили домой, и, если день выдавался сложным для меня, я получала подарок. Мы направлялись в художественную лавку за акварелью, или за новыми пуговицами, или в «Ритас» за шербетом, если было тепло. Мать обнимала меня, внушала, что гордится мной, что я особенная. И уйма времени понадобилась, чтобы я поняла: ничего подобного. Особенного во мне только проблемы со слухом, странный голос и то, что я дочь женщины, когда-то написавшей книгу.

— Можно теперь мне? — Тамсин заложила «Мир призраков» пальцем.

— Я дошла только до второго пункта. Второго! — возмутилась я. — Меня тошнит от нее и от отца.

Они все время над чем-то смеются. Целуются, когда думают, что я не вижу. Цитируют фразы из фильмов, телешоу и журналов. Один из них говорит: «Не пора ли жить дружно?» или «На этот раз Льюис Лэпэм[19] зашел слишком далеко», и другой начинает хохотать. «Кто такой Льюис Лэпэм? Что забавного в свитере с надписью „Колледж“?» — спрашиваю я, и они пытаются объяснить. Но выходит как в детстве: я слышу слова, но не понимаю смысла.

— Моя очередь, — настаивала Тамсин.

Она села и скрутила волосы узлом на макушке.

— Гм…

Я отвернулась. Вряд ли Тамсин найдет в своей матери хоть что-то неприятное. У миссис Мармер грудь нормального размера — по крайней мере, была в досиликоновую эпоху. Отец Тамсин и Тодда — ее муж, а не бывший парень, который сделал миссис Мармер ребенка, даже не изволив жениться.

Но самое замечательное в миссис Мармер то, что ей плевать на детей. В прошлом месяце она на двадцать минут опоздала на школьный мюзикл. Тамсин, сидевшая рядом со мной и поглядывающая на часы на телефоне каждые тридцать секунд, в ужасе глядела, как ее мать входит на цыпочках посреди первого соло Тодда. Рука миссис Мармер была прижата ко рту, резиновые шлепанцы стучали по полу. «Пробки, — беззвучно сообщила она и устроилась рядом с Тамсин. — Прости, детка. Я что-нибудь пропустила?» Моя мама находилась по другую сторону от меня. Я увидела, как она нахмурилась при виде шлепанцев и ярких коралловых ногтей на ногах миссис Мармер. Заметив мой взгляд, она тут же приняла беспечный вид и пожала плечами. «Всякое бывает», — прошептала она, когда Тамсин захлопнула телефон и сжала губы.

В жизни так никому не завидовала, как Тодду и Тамсин. Моя мать ни за что бы про меня не забыла. Даже на двадцать минут. Возможно, даже на двадцать секунд. Я для нее важнее всего. Она подвозит меня в школу каждое утро (одноклассники идут пешком или едут на автобусе). Днем, как только прозвенит последний звонок, ее мини-вэн (признанный «Дайджестом потребителей» самой безопасной машиной на рынке) первым забирает меня домой. Если я на плавании или репетиции хора, мать ждет на галерке, в это время она вяжет или печатает на ноутбуке. Моя мать — глава родительского комитета, поэтому ездит с нами на все экскурсии. Она приносит нарезанные фрукты и спортивные напитки на праздники, устраивает вечеринки для актеров после школьных спектаклей и подсовывает мне книги. Что-нибудь про Терабитию или Нарнию, какого-нибудь Филипа Пулмана или Роальда Даля. «Ах, Джой, тебе понравится; в твоем возрасте я его обожала!»

Мать рядом почти все время, когда я не в школе. Наверное, ей кажется, что я вот-вот отшвырну бутылочку, рухну на ковер и начну молотить руками и ногами, как в три года, и она вновь мне понадобится. Когда меня нет рядом, она думает обо мне, планирует развлечения для двоих или вяжет что-нибудь ненужное (очередной шарф, свитер или варежки). Покупает еще одну книгу, которая будет пылиться на полке, или устанавливает на окна специальные безопасные замки, услышав, что сто лет назад ребенок какой-то рок-звезды выпал из окна. (Я проверила в Интернете. Оказалось, окно находилось на пятьдесят третьем этаже нью-йоркского небоскреба, а ребенку едва исполнилось четыре года. Я рассказала об этом матери, но она все равно поставила замки.)

— Наша мама готовит ужасные школьные обеды, — наконец выдала Тамсин.

— Хуже не бывает, — закивал Тодд.

Я постаралась выразить сочувствие, хотя на самом деле охотно слопаю подмокший сэндвич со сливочным сыром и оливками или черствое низкокалорийное буррито, лишь бы поменяться с близнецами местами. Мать никогда не оставляет меня в покое! Она больше не держит меня за подбородок, но иногда мне кажется, что я все еще чувствую ее пальцы. Я сажусь в машину после уроков, и сразу начинается: «Как прошел день? Как дела в школе? Хочешь есть? Поможешь мне приготовить ужин? Взять тебе что-нибудь в супермаркете? Помочь с домашним заданием?» Мне хочется вопить: «Оставь меня в покое, в покое, я задыхаюсь, когда ты так близко!» Но я, конечно, не могу. Иначе мать так посмотрит, словно я дала ей пощечину или проколола ножом шины. В общем, будто я нарочно причинила ей боль.

Я поправила подушку, вполуха слушая рассказ Тамсин и Тодда о последнем кошмаре, который они обнаружили в пакетах с едой. «Она купила арахисовое масло без добавок и консервантов — проявила материнскую заботу. Сверху — слой жира! Я вообще не выношу арахисовое масло, а она его даже не перемешала. Получился сэндвич с жиром!» На потолке фосфоресцировали звезды, которые мы с мамой наклеили много лет назад, когда я была маленькой.

— Ш-ш-ш, — перебила я, заслышав шаги матери.

Я выключила свет, и мы остались в полной темноте. Тамсин вынула зубную пластинку, потом засунула обратно и попыталась читать в свете электронных часов. Я снова шикнула и велела убрать книгу. Френчи заворчала во сне. Цифры на часах сменились с 00.45 на 00.46.

— Почему она это делает? — спросил Тодд.

— Потому что слишком меня любит.

Мне казалось, получится саркастично, а вышло жалко, вяло и, что хуже всего, правдиво.

В 00.57 дверь отворилась. Я заранее прикрыла уши волосами, чтобы мама не заметила слуховой аппарат и не поняла, что мы разговаривали. Я затаила дыхание в надежде, что Тамсин не станет щелкать зубной пластинкой и не выдаст нас. Мать приблизилась к кровати и мгновение постояла.

Она не прикасалась ко мне, лишь смотрела и слушала дыхание, как каждую ночь. Когда мать повернулась к окну, я приоткрыла глаза и увидела в свете фонарей ее тайное лицо, известное только мне.

3

— Он… хочет… ребенка.

— Вот козел, — отозвалась Саманта с соседнего коврика для йоги. — Погоди. Кто — он?

Я улыбнулась. В последние несколько месяцев моя лучшая подруга хлебнула горя из-за парней. Апофеозом стало болезненное расставание с последним ухажером. Во время интимной близости, по деликатному выражению Сэм, он схватил с прикроватного столика крем от морщин по пятьсот долларов унция и принялся обильно мазать ее груди и свое хозяйство. Сэм пришла в ярость. Он тоже пришел в ярость — из-за того, что она пришла в ярость. («Что? По-твоему, я этого не стою?!» — крикнул он. И подруга ответила, что ни один мужик не стоит пятисот долларов за ночь. Не говоря уже о листе ожидания на крем.)