Клянусь, я твой (СИ) - Эндри Полина

Я делаю глубокий вдох и подхожу ближе. Оголённые ноги холодит вечерний ветер, покрывая «гусиной кожей» всё, что ниже уровня платья, в воздухе пахнет недавним дождём, из лёгких при каждом глубоком выдохе методично вырывается тёплый пар. Небо уже понемногу синеет, намекая на находящиеся не так уж и далеко вечерние сумерки, в стороне виднеется черный автомобиль Кейна.

Я тяну левую руку к богато обустроенной кнопке звонка и на мгновение замираю в нерешительности.Что я делаю? Это была изначально рискованная затея… Может, повернуть обратно? Борясь с последними сомнениями, я твердо нажимаю на дверной звонок, слыша его переливчатое звучание изнутри дома. Я не слышу шагов, может потому что Кейн поставил шумоизоляцию, но почему-то ощущаю, что он уже близко.

Щелчок. Ещё один. Дверь открывается вовнутрь.И появляется он. В черной рубашке с закатанными рукавами до локтей, внизу ее опоясывает ремень отливающий серебром на черных брюках.

Весь его непроницаемый вид, за которым прячется тщательно сдерживаемое напряжение, говорит о том, что Кейн неспокойный и я отчетливо ощущаю от него враждебное недоверие. Мы не здороваемся, нет, даже несмотря на законы приличия, в этом не видится необходимости. В конце концов Кейн делает глубокий выдох и отступает в сторону.

— Проходи, — его голос на удивление тихий и мягкий, он кладет ладонь на ручку двери и открывает шире, удерживая ее.

Я делаю несколько шагов вперёд, осторожно ступая по полу каблуками. Моему взору открывается небольшой уютный холл, мини-гардероб и маленькая часть аккуратной гостиной.

— Ты один? — я ставлю сумочку в прихожей на полку и несильно осматриваюсь. Про то, что изнутри дом стал выглядеть ещё шикарней, чем снаружи, думаю, необходимости говорить нет. Губы Кейна слегка разъезжаются в кривоватой улыбке:

— Тебе интересно, не спрятал ли я где-то одну из моих горячих девочек?

Я делаю глубокий вдох.

— Я говорю про Оливию.

— Оливия закрылась в своей комнате, не беспокойся, пока ты здесь, она не выйдет оттуда.

Что-то глухо отдает болью в задней стенке горла от перемены его голоса, пока я смотрю, как он легко проворачивает ключом в замке и швыряет их на полку. Он сует руки в карманы брюк и смотрит на меня. Мы молчим. Кейн замолкает на полувыдохе, словно передумал говорить. Затем пару секунд смотрит на меня и мягко произносит:

— Ну как ты? Расскажи, мне интересно. Мужчины наверняка проходу тебе не дают. А ведь когда-то говорила, что любишь меня…

Теперь Кейн не сводит с меня отчаянно настойчивого взгляда, его голос тихий и низкий. Я глотаю, пытаясь справиться с ускорившимся сердцебиением, титаническим усилием заставляя себя выглядеть так, словно ничего не произошло, словно мне не больно. Но его глаза ищут. Хоть что-то, пытаясь уловить малейший проблеск слабинки. Я делаю глубокий вдох, растягивая губы в прескверной улыбке.

— Знаешь, мой папа прав, это было всего лишь детское увлечение.

— Девушки не собираются сбегать от родителей на край света вместе с тем, кого считают временным увлечением, — резко отвечает Кейн.

Наступает тишина. Он делает вдох и в поражении прикрывает глаза, отворачиваясь.

— Кейн? — пронзительно зову я.

Он поворачивается ко мне.

Я даю ему пощечину. Громкую, сильную, болезненную. У меня самой горит ладонь. Кейн медленно прикладывает руку к щеке и смотрит вниз, вскинув бровь. А затем он поднимает взгляд и его глаза лихорадочно загораются, я вижу в нем обжигающий голубой огонь-пламя.

— Этот мужчина, который привез тебя. Он не похож на Стэна. И ты его обняла, когда выходила из авто. Кто это такой, Кимберли? Твой любовник? — его голос, глухой и отдающий горечью и угрозой оседает в голове, и теперь я понимаю, откуда этот враждебный взгляд, когда он открыл мне дверь. Он наблюдал за мной из окна, когда я приехала. Пазл сходится.

Кейн смотрит на меня, теперь уже не скрывая это. Он шепчет мне, пронзительно глядя в глаза и медленно наступая, отчего по моему телу пробегают нешуточные ледяные мурашки.

— Я же убью его, Кимберли. Я разотру его в порошок. Я вышибу его мозги и сяду в тюрьму, но ни капли об этом не пожалею. Этого ты хочешь? Ты же моей была, — отчаяние в его глазах захлестывает меня, по венам ползет липкая дрожь и мне становится чертовски трудно ему сопротивляться. — Ким. Ты же сердце мое украла и ядом отравила. Я ведь не мог о тебе забыть. Был с другими, а представлял тебя. Целовал их, но мечтал о тебе, — он опускает взгляд на мои губы и пронзительно шепчет: — Спал с ними, но любил тебя.

— Хватит, — мой тихий шепот доносится до моих ушей слабым севшим голосом. — Мне больно.

— Мне тоже было больно.

Горечь, с которой были прошептанные эти слова, заставляют меня искренне удивиться. Я хочу спросить, как он смеет так говорить, но он прикладывает палец к моим губам.

— Молчи, — он нажимает сильнее, хотя я уже даже не думала говорить. — Молчи, Ким. Я не хочу слышать твои оправдания. И знать не хочу, где сейчас твой дорогой муженек.

Какой муженёк? —промелькнуло у меня в голове, но язык не произнес ни слова.

— Да, да, вот он я, — парирует он с грустной улыбкой. — И я пал так низко. Хочу чужую женщину, которая когда-то была моей.

— Да о чем ты говоришь вообще?! — тут я уже не выдерживаю, несильно отталкивая его, но большего сделать мне ровным счётом не позволяют, меня обхватывают горячими ладонями, резко притягивают к себе и лишают всего дыхания, врываясь в мой рот горячо неожиданным, обжигающим поцелуем.

10

Весь мир рушится над моей головой.

Ее запах бьёт по вискам: такой сильный, такой невозможно опьяняющий, что я чувствую, как по венам разливается, сжигая, тягучая тоска по ней. Меня ведёт от вкуса ее губ, от сжигающего душу поцелуя, я уже не могу остановиться, как самый настоящий маньяк, набрасываюсь на нее, боясь не того, что она может оттолкнуть меня, а то, что я все равно не смогу остановиться. Но она сдается, Ким целует меня с не меньшим рвением, чем я ее, я чувствую ее дыхание, рваное, сбивчивое и отчаянное, и понимаю, что ей так же, как и мне отчаянно этого не хватало. Пусть это самообман, пусть я принял фантазию за реальность, но я готов в него верить, лишь бы Ким не отталкивала.

— Кейн, — в пол силы выдыхает она.

Когда я вижу слёзы, проглядывающие из-под стройных пропущенных ресниц, я понимаю, что вот сейчас, прямо в эту минуту готов простить ей всё. Подставить плечо, пойти на преступление, убить ради нее.

Я понимаю — это не просто слёзы.

Ким слабеет прямо на глазах, ее ноги начинают дрожать, из горла выдирается всхлип, и я действительно подставляю ей плечо, прижимаю ее к себе так сильно, словно она собирается убежать. Ей это нужно.

— Да, Ким, поплачь. Вот так, моя девочка.

Она, такая беззащитная, хрупкая и податливая, доверчиво ко мне тянется и мы сливаемся в таком истовом поцелуе, что у меня напрочь срывает крышу. На мгновение мне кажется, что мы снова там, в прошлом, ей восемнадцать, мне двадцать один, и единственная наша проблема — это ее родители, которые всегда были против наших отношений. Но позади нас пять долгих лет, которые тянут за собой целую вереницу из разрушений и руины, теперь мы сами хозяины своих жизней, и больше никто не посмеет нам помешать. Мне плевать, даже если завтра сюда заявится ее холеный муж или отец, даже если он придет, приставив мне к виску дуло пистолета, только я уже знаю, что сегодня я ее отсюда никуда не выпущу.

Сегодня ты сама сделала свой выбор. Ты не оттолкнула меня, хотя могла, и теперь тебе придется заставить меня или действительно пристрелить, потому что я по собственной воле ни за что не остановлюсь. Ее нежные губы прожигают мое тело, словно калёными клинками, я подхватываю хрупкое тело и несу нас в спальню. Уши словно заложило ватой: я с трудом слышу стук ее падающих туфель, меня ведет ее близость, скручивает мышцы и начисто отбивает здравый смысл.

Воздух и правда как огонь. Наше дыхание сливается в унисон, сердца бешено колотятся друг напротив друга. Я ставлю ее рядом с кроватью, нежно держу ее лицо в своих ладонях и почти касаюсь ее губами. Я тяжело дышу, едва себя сдерживая, прислоняюсь к ней лбом, в ярко-серых глазах истово горит боль.