Женевьева Дорманн - Маленькая ручка

— Диана заболела! Корина говорит, что у нее нервный срыв… Она не скоро выйдет. А что такое нервный срыв?

Вот именно, что это еще за якобы нервный срыв, мешающий Диане ходить в школу? Они с Каролиной переглянулись, немного нервничая. Но поскольку прошла неделя без новостей о Диане, Сильвэн подумал — понадеялся? — что она была способна выдумать это недомогание, чтобы прогулять школу или просто чтобы над ней хлопотали.

Он просит шофера поставить машину в гараж и взять такси на обратный путь. Нет, сегодня он больше не понадобится.

Дом тих и пуст. Дети в школе. Фафа, должно быть, ушла в магазин или гулять с ребенком. Каролины нет.

Сильвэн бросается в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Он едва себя узнает: нос распух, рот похож на рыло. Головокружение теперь совсем прошло, и он радуется тому, что Каролины нет и она не видит его в таком состоянии. Каролине и так уже трудно его выносить. Каролина его больше не любит! Однако еще вчера он надеялся, что, покончив с этой историей, он со временем сумеет снова завоевать ее, заставит забыть про зло, которое, сам того не желая, ей причинил. Теперь все пропало. Он знает: ему никогда не хватит времени, чтобы дать ей понять, что, несмотря на то, что произошло, он всегда любил только ее, желал только ее и что без нее ему не жить. Теперь ситуация ясна: Ларшан — он это знает — от него не отстанет. Вот что его ждет: скандал и тюрьма. И он потерял Каролину! Он больше не поедет с ней на велосипеде по дорогам Гернси, радостно глядя, как ее юбка надувается на ветру, как парус. И больше никогда не скажет, чтобы ее рассмешить, что хотел бы — ах, так хотел бы стать седлом ее велосипеда! Они больше не будут играть в слова, ссорясь, как львята, из-за орфографии какого-нибудь слова. Он больше не возьмет ее за руку, идя вдоль конезавода в Пэне. Он больше не запрет ее в рубке, как ценный груз, когда большие волны в проливе Бланшар станут опасно раскачивать лодку. Он не повезет ее ни в Ирландию, ни в Стамбул, ни на Сент-Бредон, как обещал. Изольда умерла без него; кровь, которой она обменялась с Тристаном, обернулась пресной водой и больше их не защищает. Он потерял Каролину!

Сидя на унитазе, обхватив голову руками, он чувствует себя жалким. На секунду у него мелькает мысль обратиться за помощью к Селимене Дютайи, у которой в ее мешке с интригами наверняка найдется способ помешать Ларшану стереть его в порошок. Но, поразмыслив, отбрасывает эту мысль. Он слишком хорошо знает Селимену. Чудовищное положение, в которое он себя поставил, наверняка закроет перед ним двери и лишит ласк мадам Дютайи. Она ненавидит неудачников, которых называет looser'ами и говорит о них с презрением в устах. Если она годами его лелеяла, то потому, что прочила ему блестящее будущее и предполагала, что «малыш Шевире» сможет ей когда-нибудь пригодиться. Но эта некрасивая история с совращением малолетней, грозящая ему уголовным судом или, может быть, судом присяжных — если Ларшан подсуетится! — заставит ее отступиться. На него отовсюду посыплются оплеухи, и Селимене нечего делать с отверженным, который отныне будет портить собой ее респектабельную адресную книжку.

Вдруг, в глубоком отчаянии, Сильвэн чувствует, видит, как прибывает море у пристани на Шозе. Короткие волны взбираются по гранитному склону, заливают железное кольцо. Зажатое между двумя плитами. У Сильвэна есть необычный дар на расстоянии ощущать движение моря на Шозе. Он думает: сейчас оно прибывает, или убывает, или разлилось, и не ошибается. Он иногда развлекается тем, что проверяет это из Парижа по расписанию приливов.

Знание того, что в этот момент море на Шозе прибывает, придает ему бодрости. Он снимает костюм, раздевается, бросает испачканную кровью рубашку в мешок с грязным бельем, натягивает вельветовые брюки, разношенные туфли, свитер и свою корабельную куртку. Ему просто необходимы Шозе. Он уедет на Шозе, как Каролина, когда ей было плохо, и это решение разгоняет его тоску. Он засовывает во внутренний карман бумажник, очки, достает из своего стола ключи от лодки и от дома. По дороге вырывает листок из блокнота, пишет записку Каролине, которую положит ей на кровать: «Не жди меня. Вынужден уехать в Страсбург…» Колеблется, потом приписывает: «Я люблю тебя. Сильвэн.» Берет с кровати Каролины ее шарф из серой шерсти и повязывает вокруг шеи. Он торопится. Он не хочет встретиться с кем бы то ни было из домашних.

Такси, вокзал Монпарнас. Поезд на Гранвиль ждать больше двух часов. Он покупает газеты, роман Сан Антонио[14]. Говорит себе, что должен что-нибудь съесть, так надо, но ему не хочется. Однако садится в привокзальном кафе и заказывает себе двойную водку. От спиртного приятно тепло.

Позднее он уснет в поезде, уткнувшись носом в шарф Каролины, сохранившей ее аромат.

Когда он вышел из вокзала в Гранвиле, было уже темно. Во всяком случае, сегодня вечером переправляться на Шозе уже поздно: двери в порту Эрель закрыты. Он подождет утреннего прилива.

Сильвэн пешком спускается до Жонвиля, поднимается по склону Транше, чтобы снять номер в Отеле Мишле, где он так часто спал с Каро, когда они уезжали с утренним приливом. Хозяйка посмотрела на него, опешив:

— Ну и раскрасили же вас, месье Шевире!

— Гиком заехало, — сказал Сильвэн. — Бывает.

Он снова спускается к порту. С удовольствием вдыхает воздух, насыщенный йодом. У стоянки рыболовных судов он встречает Патрика Пийе, с которым играл на Шозе, когда они были детьми. Патрик приехал за грузом омаров, которых только что вытащил из садков. Он потешается, глядя на распухшее лицо Шевире.

— Наткнулся на дверь, — говорит Сильвэн.

Он не захотел рассказывать Патрику про гик, чтобы не выставить себя неловким яхтсменом. Рыбаки недолюбливают яхтсменов вообще и с радостью насмехаются над неловкими. Сильвэн вспоминает об их приездах в Гранвиль — его и деда Огюста, когда он учился управлять своей первой лодкой. Огюст мог смолчать, когда внук совершал оплошности в открытом море, но, как только они подходили к порту, он краснел от стыда, когда Сильвэну не удавался маневр, и яростно кричал: «Фал тяни, черт побери! На нас с мола смотрят!»

Патрик явно не купился на его историю про дверь. Смеется еще пуще.

— На дверь налетел, скажет тоже! — говорит он, щелкая себя по кадыку, чтобы показать, что его не проведешь. — Кстати, пойдем пропустим по рюмашечке!

И Сильвэн идет за ним в портовый трактир, где от самой двери в нос шибает запах остывшего дыма, перно и горячего жира. Но ни один Шевире — об этом знают на всем побережье, — с тех пор как шляется по портам, не может, не уронив своего достоинства, отказаться от рюмки.