Ты под запретом - Лена Бонд

до сих пор стоят у меня в комнате. Символ нашей любви, которую я сейчас уничтожаю собственными руками.

— Минут двадцать, — говорю я и опускаю глаза, не в силах больше смотреть на него.

Полицейский что-то записывает в блокнот и даёт указания грузить Илью в машину.

Илья не произносит ни слова, и это пугает меня больше всего. Я понимаю, что он только что принял моё предательство. Принял и осознал. И это молчание красноречивее любых слов.

Вдруг из дома с помощью ходунков на крыльцо выходит мама Ильи. Её лицо искажено непониманием и болью. Она выглядит такой хрупкой, такой беззащитной, что моё сердце сжимается от жалости и стыда.

— Илюша! — кричит она, и её слабый голос полон отчаяния.

Илья оборачивается на её крик. Он вырывается из рук полицейских и бежит к матери. Я не смотрю, но слышу, как он говорит ей:

— Мама, всё будет хорошо, это недоразумение. Я скоро вернусь, обещаю…

Его снова ведут к машине и увозят в неизвестном направлении. Я стою в оцепенении, не в силах пошевелиться. Что я сейчас наделала?

Мама Ильи рыдает на крыльце. Я вижу, как соседка подходит к ней, обнимает за плечи и уводит в дом. Я хочу пойти к ней, утешить, сказать, что это всё моя вина, что я сделаю всё, чтобы её сына отпустили. Но понимаю, что не имею на это никакого морального права. Я только что предала её сына. Я предала и её саму.

Мама и Борис дают ещё какие-то комментарии полицейским. Потом мама подходит ко мне и хочет обнять, но я отталкиваю её.

— Заберите Асю от Кати Морозовой, — цежу я сквозь зубы и ухожу, не оглядываясь.

— Полина, подожди! — мама пытается остановить меня, но я отмахиваюсь от неё.

— Оставьте меня в покое! — кричу я, не заботясь о том, что нас могут услышать. — Все вы!

Я почти бегом бегу к реке. Туда, где нет людей. Где никто не увидит, как я распадаюсь на части. Ноги несут меня сами, я не разбираю дороги, спотыкаюсь о корни и камни, но не останавливаюсь.

Добежав до берега, я падаю на колени. Слёзы душат меня, я не могу дышать. Боль в груди такая сильная, что кажется, я сейчас умру. И может быть, это было бы лучшим выходом.

— За что? — кричу я в пустоту.

Я плачу, пока у меня не заканчиваются слёзы. Смотрю на гладь воды и думаю, что лучше бы я тогда утонула. Асю бы спасли, а меня нет. Ничего этого бы не произошло, мне бы не было так больно.

Я знаю, что Илья не простит моего предательства. Я сама себя не прощаю. Но по крайней мере его отпустят. И это главное. Пусть он будет свободен, пусть ненавидит меня всю жизнь, но будет свободен. Эта мысль — единственное, что держит меня на поверхности, не даёт утонуть в отчаянии.

— Поля! Полечка! — вдруг слышу я за спиной крик Аси.

Я быстро вытираю слёзы рукавом и оборачиваюсь. Сестрёнка бежит ко мне, её лицо искажено тревогой.

— Что с тобой? — она обнимает меня, и я чувствую, как её маленькие ручки обвиваются вокруг моей шеи.

— Всё хорошо, малышка, — говорю я, обнимая её в ответ и прижимая к себе так крепко, словно она — мой единственный якорь в этом мире. — Всё будет хорошо…

Ещё одна ложь. Ничего больше не будет хорошо. Никогда…

* * *

Через несколько часов мы всей семьёй в тишине выезжаем в Москву. Наш отпуск в Порошино закончился на месяц раньше запланированного срока. Я сижу на заднем сиденье с Асей, которая заснула, положив голову мне на колени. Я механически глажу её по волосам, глядя в окно на проносящиеся мимо деревья и дома. Внутри меня нет ничего, только пустота. Огромная, бездонная пустота, которая поглотила все чувства, кроме вины и боли.

По пути мы заезжаем в полицейский участок, куда забрали Илью. Борис при мне пишет новое заявление о том, что не имеет претензий к Илье Зимину.

— Когда его выпустят? — спрашиваю я у полицейского, когда он принимает заявление.

— Завтра утром, — равнодушно отвечает он.

— Почему так долго? — возмущаюсь я. — Если заявление забрали, его должны отпустить немедленно!

— Такой порядок у нас, — пожимает плечами полицейский. — Документы нужно оформить, у начальства подписать.

Я понимаю, что ничего не могу с этим сделать. Главное, что завтра утром он уже будет на свободе.

Мы с Борисом выходим из участка, он смотрит на меня с торжествующей улыбкой, от которой меня тошнит.

— Довольна?

Я не отвечаю. Молча сажусь в машину и пристёгиваюсь. Смотрю в окно и мысленно прошу у Ильи прощения, хотя знаю, что он никогда меня не простит. И я его понимаю.

Борис заводит машину, и вся семья Ароновых в тишине едет в сторону Москвы. Я чувствую, как с каждым километром, отдаляющим меня от Ильи, моё сердце медленно угасает. Но я знаю, что сделала правильный выбор. Единственный возможный выбор. Я спасла его свободу ценой нашей любви и его доверия. И теперь мне придётся с этим жить.

Илья как-то сказал, что я сильнее, чем думаю. Что ж, скоро мы это проверим…

Эпилог

Я смотрю на своё отражение в зеркале и не узнаю себя. Неужели эта девушка с ярко накрашенными, но пустыми глазами и натянутой улыбкой — я?

Провожу пальцами по холодному стеклу, словно пытаясь пробиться к той, настоящей Полине, которая осталась где-то по ту сторону. Но я знаю — это бесполезно. Внутри меня зияет пустота, чёрная дыра, поглотившая всё живое. Моя душа, моё сердце, моя суть — всё выжжено дотла теми, кого я называла семьёй.

С того дня, как мы приехали в Москву, прошла неделя. Борис решил, что мы можем вернуться в «наш» дом, поэтому сейчас я стою в своей огромной комнате, которую теперь ненавижу всей душой. Я смотрю на стильный ремонт с дизайнерской мебелью и шёлковыми шторами и чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. Каждый сантиметр этого пространства пропитан ложью. Каждая вещь кричит о фальши.

Первые несколько дней я не выходила отсюда, ничего не ела, ни с кем не говорила, пытаясь собрать осколки своей души. Спойлер: у меня ничего не вышло. Я не заходила в социальные сети и мессенджеры с момента возвращения. Никто из моих так называемых друзей даже не знает, что я снова в Москве. Впрочем, какая разница? Та Полина, которую они знали — беззаботная, улыбчивая девочка из богатой семьи, — умерла.