Луиза Розетт - Признания разгневанной девушки

Поют красиво — для меня это звучит совсем не так, как по радио или в наушниках дома. И в Мет есть небольшие экранчики перед каждым креслом, на которых пишут по-английски то, что певцы произносят по-итальянски, поэтому ты точно знаешь, что происходит. Оттуда я поняла, что эти творческие ребята живут в комнате на верхнем этаже и не могут заплатить за жилье. Сейчас канун Рождества, и они замерзли, но у них нет дров для растопки, поэтому, чтобы согреться, они начинают сжигать страницы произведения, которое написал Родольфо, писатель. Он не выглядит слишком расстроенным из-за этого, что смешит публику.

Когда художник идет в кафе выпить с друзьями и оставляет Родольфо заканчивать работу, в дверь стучит красивая девушка по имени Мими. С Мими что-то не так — она болеет, постоянно кашляет и у нее кружится голова. Однако Родольфо быстро в нее влюбляется. А потом Мими поет невероятно красивую песню — полагаю, это называется ария — о том, что ее зовут Мими, она зарабатывает на жизнь вышивкой цветов и ей жаль, что она его побеспокоила.

Пока я смотрю оперу, время летит так, будто его не существует. Во время второго антракта — после третьего действия, в котором на сцене идет настоящий снег — мама ведет меня в бар в фойе и заказывает один бокал шампанского на двоих. Она спрашивает, нравится ли мне опера, но я не могу подобрать слова, чтобы рассказать ей, что я чувствую, наблюдая за игрой этих исполнителей. У них настолько разные голоса, но все они такие сильные, такие мощные. И они действительно играют — а не просто стоят и поют перед публикой, как мне всегда казалось, когда я видела оперу по телевизору.

Раздается звонок перед последним действием. За занавесом снова оказывается комната, и по какой-то причине я понимаю, что дела пойдут совсем нехорошо — творческим ребятам было настолько весело, что должно случиться что-то плохое. В тот момент, когда парни бегают по комнате, притворяясь, будто сражаются на мечах, появляется подруга Мими и говорит, что Мими слишком больна, чтобы подняться. Они помогают ей зайти в комнату, укладывают ее на кровать. Они выходят на улицу и продают дорогие для них вещи, чтобы вызвать доктора и купить лекарство. Но я понимаю, что это уже не потребуется, и я права — Мими умирает прямо на сцене.

Никто не замечает, когда она умирает — ее рука просто соскальзывает с кровати на пол, и зрители понимают, что она умерла, еще до того, как это понимают ее друзья. Весь зал хлюпает носами и вытирает слезы, включая и маму, и меня. Бедняжка Мими — она была слишком бедна и слишком больна, и даже любовь не спасла ее. Когда Родольфо обнаруживает, что она мертва, он долго-долго плачет, падает на ее тело, сжимает ее руками и всхлипывает, словно не может больше выдержать ни минуты. Я не могу оторвать от него взгляд, и когда занавес начинает опускаться, мне хочется встать и заявить, что мне нужно знать, что будет дальше. Как Родольфо будет жить без Мими? Что он будет делать? Продолжит ли он писать? Будет ли он писать только о Мими всю оставшуюся жизнь, или наоборот, никогда больше не сможет написать ее имя?

Пока мы едем домой, я пытаюсь разгадать смысл этой оперы. Думаю, есть два способа понять ее, в зависимости от вашего взгляда на жизнь. Если вы циник и думаете, что жизнь — дерьмо, тогда смысл в том, что любви и дружбы недостаточно, время решает все, и ничто вас не спасет. А если вы оптимист и думаете, что жизнь в целом хороша, тогда смысл в том, что Мими очень повезло, и она нашла любовь до того, как умерла, ведь любовь, дружба и забота друг о друге — это все, что мы имеем в конце.

Я могу ее рассматривать с обоих точек зрения. И я вижу, что обе могут быть правильны одновременно. А это, я думаю, значит, что «Богема» — гениальная вещь.

Моменты оперы засели у меня в голове — обшарпанная, но счастливая, комната; друзья, вместе бегущие по улицам со смехом; снег, падающий на Париж; то, как рука Мими бесшумно упала с кровати на пол и дала понять, что она умерла. Я все еще слышу, как она поет ту арию, и глаза наполняются слезами. Я украдкой смотрю на маму, чтобы понять, не заметила ли она, но ее взгляд прикован к дороге, и она за миллион миль отсюда — возможно, вернулась в свое первое свидание в опере с папой.

Когда я отворачиваюсь, чтобы скрыть движение, которым я вытираю слезы, у меня появляется очень странная мысль: могу ли я играть? Могу ли петь или выступать на сцене, вызывая у людей чувства? На что это похоже — создавать кого-то другого? Становиться кем-то другим на время? Это способ узнать, кто ты есть на самом деле, или способ уйти от себя?

Моя первая мысль — позвонить Роберту и сказать, что начинаю понимать, почему он играет в театре. Вторая мысль — Роберт — уже не мой друг, каким он всегда был, и мне, возможно, стоит оставить его в покое.

Мы возвращаемся домой довольно поздно, я иду в свою комнату, залезаю в постель, но не могу заснуть. У меня в ушах до сих пор звучит опера, словно я включила проигрыватель. Бросаю попытки заснуть, встаю и открываю ноутбук, чтобы зайти в Интернет и узнать, когда будут следующие актерские прослушивания в Юнион. Компьютер загружается, и на нем оказывается папин мемориальный сайт — должно быть, я забыла закрыть его в последний раз, когда над ним работала.

Сайт еще не работает, потому что я до сих пор не попросила маму купить мне доменное имя. Вообще, это не совсем правда — сайт еще не работает, потому что я не попросила маму, потому что я так и не выбрала фото. Мой курсор подплывает к папке с фотографиями, колеблется около секунды, а потом я нажимаю на нее. Папка открывается, и я выбираю «слайдшоу». Появляется папа с широкой улыбкой, глаза скрыты солнечными очками-авиаторами, которые слишком круто на нем смотрелись, чтобы их снимать. Это фото исчезает и сменяется другим — он на заднем дворе, вспотевший, копает яму для саженца, который стоит рядом в ведре. Фото исчезает и сменяется еще одним, и еще одним.

Не помню, что я видела последнюю фотографию в слайдшоу, хотя помню, как ее делала. В тот день, когда он уехал. Он стоит около машины, которая ждет, чтобы отвезти его в аэропорт, с сумками у ног, и он наклонился, притягивая к себе маму и обнимая ее. Ее лица не видно, но видно его, и он не улыбается.

Неудивительно, что мама чувствует себя виноватой. Под храбрым выражением лица папы скрывается печаль и беспокойство. И страх.

Я перетаскиваю фотографию в пустое место на шаблоне, заменяя веселое фото, где он угрожающе смотрит из-за кофейной кружки, и увеличиваю ее. На более крупном изображении я вижу, что мама бежит к нему, бежит в его объятия. То, как она вытягивает руки, заставляет меня думать, что она собирается не просто обнять его, а удержать навсегда, прекратить план, который уже приведен в действие, и увести его обратно в дом, чтобы он посадил больше деревьев во дворе и пил больше кофе по утрам.