Развод. Бумерангом по самые я... (СИ) - Шевцова Каролина

Я закрываю глаза. Но даже так умудряюсь видеть его боль и чувствовать свою – острую, разрывающую.

- Влад, остановись. Это очень красивая речь, правда, но не надо больше.

- Карин, пожалуйста, я не могу потерять тебя снова!

- Я тоже не могу, но вот так вышло… прости.

- Кариша… - он тянет руку ко мне.

- Хватит. – Я отстраняюсь. - Остановись и просто уйди.

- Прямо сейчас?

- Да, сейчас. Я не хочу, чтобы ты видел как я плачу. Пускай я в твоих глазах останусь крутой, дерзкой Кариной, которая ничего не боится.

- Ты такая и есть. – В голосе Яшина странная нежность, которую я не помню в нем. - Всегда была и всегда будешь.

Он тянет ко мне руку, чтобы поправить выпавшую из пучка прядь волос, но, поймав мой взгляд, останавливается. Замирает в сантиметре от моего лица. Я качаю головой, это лишнее. Не нужно ни касаться меня, ни целовать, ни делать вид, что любишь.

Даже если сам веришь в такую любовь.

- Вещи я заберу и отправлю в отель, напиши, в какой и когда это лучше сделать, - сиплю я в сторону.

- Когда тебе удобно. А вообще не надо, я сделаю все сам, когда ты будешь на работе. Или… просто выкинь и все. Там все равно ничего важного.

Он отворачивается и медленно идет к двери. Шаг. Еще шаг. Граф бросается за ним, жалобно взвизгнув. Влад останавливается. Наклоняется. Сильная рука обхватывает щенка и прижимает к груди.

Я вижу, как он закрывает глаза и глубоко вдыхает мягкую шерстку за ушком. Потом ставит Графа обратно на пол и мягко подталкивает щенка обратно ко мне.

- Слушайся хозяйку, - его голос срывается. – Будь умницей.

Вот и все. Он выпрямляется и уходит прочь, так ни разу и не обернувшись. Не сказав больше ни слова.

Щелчок замка звучит негромко, но в тишине пустого дома - как выстрел.

Выстрел, который меня убил.

Глава 38

Тишина.

Густая и липкая, как кисель. Я сижу на полу посреди спальни, спина упирается в холодный радиатор. Ковер подо мной – дорогой, как облако мягкий, – кажется шершавым наждаком.

Уход Казанского был все равно что порез бритвенным станком. Неожиданно и больно. Даже унизительно. Но отпустило так же быстро, как и пришло.

Зато сейчас… Влад оставил после себя не пустоту. Рваную рану. Глубокую, грязную, некрасивую. Рану, которую я лично присыпала солью в виде воспоминаний и мыслей «а что если бы…».

Граф забился мне под бок и скулит. Он все понимает. Пес понимает больше, чем некоторые мужчины.

- Может, я и правда ведьма? – где-то далеко зудит назойливая мысль. – Или проклял меня кто? Или высшие силы поставили на мне крест, наслав порчу на то, чтобы рядом были одни гондоны?

Граф скулит громче, тычется в ладонь сильнее, будто понимает мой ядовитый монолог. Его теплый язык скользит по моей руке.

- Это не про тебя, милый, - выдыхаю я, запуская пальцы в мягкую шерсть за ухом. - Ты... ты единственный достойный мужик в моем окружении. Честное слово.

Я замолкаю, прислушиваясь к своим же словам. К гулкой тишине дома. К тиканью старых часов в прихожей.

- Ты и Тимоха.

Мда. Когда из всего твоего окружения доверять можно только пасынку и щенку... то вопросы, Карина, назревают не к мирозданию. Не к высшим силам. Не к гондонам в человеческом обличье.

Вопросы назревают к тебе.

И к твоей полетевшей кукухе.

Тишина давит виски. Я поднимаюсь и встаю перед шкафом, где висят его вещи – чужеродный островок в моем упорядоченном море платьев и строгих блуз. Мало. Черт возьми, так мало всего. Как будто он и не собирался задерживаться. Как будто знал, что не пустит здесь корней.

А теперь мне приходится… не убирать, выкорчевывать. Именно это слово вертится в голове - острое и неприятное. Каждую вещь – не взять, не сложить, а вырвать. С кровью.

Наощупь нахожу флакон парфюма. Терпкий, с нотками кожи и чего-то неуловимо теплого. Я щелкаю крышечкой - и волна воспоминаний накрывает с головой: его смех утром, губы на шее, шепот в темноте... Хватит!

Я швыряю флакон в пустой чемодан, тот с глухим стуком бьется о его дно.

Беру со стола книгу. Толстый исторический роман, который Влад читал по вечерам, ворча на автора за неточности. Перелистываю страницы – и вижу заметки карандашом на полях. Почерк размашистый, острый, как и все другое в Яшине. Захлопываю книгу, как крышку гроба, и отправляю за духами.

Рубашки. Две. Синяя в белую полоску и черная. Обе постираны и пахнут не им, а дурацкой альпийской свежестью. Комкаю и кидаю их следом.

Очки. Простые, в черной оправе. Он никогда не признавал их пользу, всегда забывал дома на подлокотнике дивана и смешно щурился, читая строчки в меню или вывески в городе.

Пижама. Граф, все это время наблюдавший за сборами, кинулся вперед и вцепился в подворот флисовых брюк. Рычит. Низко, предупреждающе. В глазах – двух голубых звездочках - немого обвинения и собачьей паники:

«Ты что творишь?! Отдай!»

- Граф! Фу! - шиплю я, дергая брючину. Он в ответ рычит громче, трясет башкой, отчаянно упираясь лапами в ковер.

В любой другой момент эта картина могла меня рассмешить, но сейчас я злюсь. Ярость подкатывает волной и душит, душит. Я резко дергаю пояс штанов вверх. Граф, не разжимая челюстей, взлетает в воздух, нелепо болтая лапами. Он висит на брючине как парашютист на тросе. И смотрит на меня. Не злобно, но обиженно, мол, зачем, хозяйка?

- Ах ты, маленький засранец! - выдыхаю я. Злость прошла так же резко, как и появилась. Да и злостью оно никогда не было, так, женская обида.

Челюсти Граф сцепил намертво, так что я подхватываю штаны за пояс и несу через комнату – к его лежанке. Граф не сопротивляется, только тихонько хнычет.

- Ладно, ладно... – в порыве нежности целую мокрый нос. Этот хвостик тоже потерял кого-то важного сегодня, так что мне понятна его тоска.

Быстрым движением я выдергиваю из корзины старый плед, на котором обычно спит Граф и кладу вместо него пижаму Влада. Скомканную, но целую.

- Так лучше?

Граф не заставляет себя ждать. Он плюхается сверху всем весом, тычется мордой в мягкую ткань, принюхивается. Его хвост едва заметно шевелится. Потом он крутится пару раз, устраиваясь поудобнее, кладет морду на брючину... и затихает. Глаза закрываются. Через минуту слышу тихое поскуливание во сне. Ему явно снится что-то хорошее.

Я стою, не смея отойти и смотрю на свою собаку. На это крошечное существо, нашедшее утешение в клочке ткани. Ему вот хорошо, а у меня в груди - каток. Все перемолото, перемешано в кровавое месиво из боли, злости и какой-то дурацкой зависти к псу.