Вечное лето - Кейси Эшли Доуз

И вместо того, чтобы повиниться, наконец-то остепениться, понять, что шагает по лезвию, отказаться от наркотиков и вернуть себе расположение, Сантино просто увидел в этом облегчение. Нет ожиданий – нет труда.

Теперь ему и ту муть, что он делал, писать не надо было.

Он полностью отдался в упоение своей страсти.

Он не видел в этом ничего плохого, потому что пока не ощущал ее прямого влияния. Денег оставалось немало, и даже потерпев полный крах на мировой арене, у него оставались средства к содержанию дома, нас и покупке своей дряни.

Я трижды угрожала подать на развод, чтобы он все-таки бросил это все. Молила о центрах.

Сантино словно оказался глух, разом вставил себе пробки в уши. Тогда я и поняла, что значит настоящая «зависимость». Это не «хотелка» человека, как бы он ее ни преподносил, а настоящая невозможность даже в крайних случаях от нее отказаться.

Сантино сотни раз раздраженно бросал мне, что это лишь отдых, и если он захочет, то бросит в любой момент, – просто зачем ему это, когда все ок. Но на самом деле, может, он этого и не понимал, он просто не мог этого сделать, но закрывал на это глаза.

Или и правда считал до поры до времени, что невозможность бросить наркотики для него не проблема?

Я пыталась действовать и силой – как только он доставал эту дрянь, я сразу выдирала ее и выбрасывала, выкидывала, даже рвала и кидала в унитаз. Что угодно. Он бесился, кричал и орал, но неизменно находил другую дозу.

Конечно, когда есть деньги, это не проблема.

В какой-то момент он перешел на такую стадию «невменяемости», чем начал не на шутку пугать Олив. Ей тогда уже исполнилось пять, и она прекрасно понимала, что с папой что-то не то. Нет, он ни в коем случае не бил ее, и не становился агрессивным под этим делом, но хватало того, что он мог просто начать орать.

Испуганно кричать, бегая и призывая нас прятаться, потому что за нами бегут. Мог начать метаться со шваброй, выискивая загадочных следаков. Или наоборот, впадать в безудержное состояние жуткого веселья. Хохотать на стены или рассмеяться до слез от дохлой мухи.

Его настроение было нестабильным, как и он сам. Словно граната, которая не имеет понятия, когда очередной раз взорвется. Олив боялась каждого его припадка, будь он позитивным (хохот от ничего с исступленным выражением лица) или же негативным (за нами следят, на нас нападают, потолок падает).

Однажды он вообразил себя курицей, потому что у него есть два яйца, и начал хохотать как безумный. Я так и не поняла, серьезно он это говорил или из разряда «позитивного наклона». Уже сложно было понять. Мне-то. Не говоря о ребенке.

Тогда я поняла, что для психики Олив будет неблагоприятно расти под одной крышей с таким отцом. Естественно, я дождалась (поспособствовала) его относительно трезвого состояния и поговорила с Сантино на этот счет.

Попыталась донести ту мысль, что это не просто прихоть и он плохо влияет на нашу общую дочь. И что если он хотя бы не попытается начать брать ситуацию под контроль, то у меня просто не останется выбора. Честно говоря, наверное, к такому решению бы я пришла, даже если бы не было Олив.

Он настолько ушел в это все с головой, что я уже почти не видела того адекватного, сообразительного парня с тонким чувством юмора, за которого выходила замуж. Он сделался другим под действием препаратов – и если не собирался с них слезать, то по большому счету с этим «другим» меня ничего и не связывало.

Он покивал, со всей серьезностью заявил, что все понимает. Что это правильно и давно пора было ему встать на путь истинный. В тот вечер я решила, что мы хотя бы обрели тропу, на которую надо встать.

И пару дней вроде все было хорошо. В тот день я с Олив пошла в магазин, но когда пришла, он уже ловил невидимых мух на диване, звонко смеясь.

– Ты успел обдолбаться за сраные тридцать минут, пока нас не было, – цежу я.

Оливия же кидается к нему показывать новую игрушку, которую я ей купила. Рамос даже не обращает внимания ни на дочь, ни на куклу, а лишь усмехается:

– Что, зайка, мама опят орет, да? Пилит папу, потому что мама злая. А знаешь, что надо делать, чтобы маме не быть злой?

– Что? – с любопытством спрашивает она.

Сантино ухмыляется и поворачивается ко мне, говоря шепотом, будто из-за этого Олив его может не услышать:

– Маме надо чаще заниматься сексом с папой, и тогда мама не будет злой и не будет кричать по мелочам.

– Ты идиот, Сантино, – цежу я и беру Олив за руку, чтобы увести наверх.

– А что такое секс, мам?

– Ничего, забудь. Папе просто опять нехорошо.

– Неправда, – смеется Сантино, – папе, наоборот, сейчас очень и очень хорошо!

На следующий день я заявляю ему, что развожусь с ним. Он падает на колени, молит меня остаться и клянется, что это была случайность. Что больше такого не случится и ради Олив, меня и нас всех, он готов пролечиться в наркологическом диспансере.

В меня вбивается надежда, едва ли не выбив дверь с петель, и я конечно же его тотчас прощаю. Мы выбираем ему самую престижную частную клинику, и уже на следующий день он туда ложится.

Мы лишь два раза успеваем с Олив его навестить, на третий день я просыпаюсь оттого, что внизу кто-то смеется. Спускаюсь, а это Сантино – валяется на диване опять под кайфом. На мой вопрос, как его вообще оттуда выпустили, он надменно заявляет, что за деньги открываются все решетки.

Я в отчаянии и гневе одновременно. Говорю, что уложу его заново. Он говорит, что лечиться больше не намерен, потому что там фигня какая-то, и тогда обещаю заложить его силой. Он мрачнеет и сообщает, что даже если я организую принудительное лечение, для него не станет проблемой откупиться – но когда он это сделает, вышвырнет меня из дома со всеми моими манатками.

Это становится последней точкой.

Не то, что он пообещал меня вышвырнуть или вообще что разговаривал в таком тоне. Он был под очередной дозой, я не дура и понимала это.