Мой зверь безжалостный и нежный (СИ) - Шолохова Елена

— Что тебе вчера сказал мой отец? — мелькнуло подозрение.

Но она пожала плечами.

— Сказал, что все решил. Что ни меня, ни Рому больше никто не тронет. Никаких претензий к нам больше нет.

— И всё?

— И всё. Спасибо ему… и тебе. Спасибо за всё. И прости меня, пожалуйста.

— Нет, я ничего не понимаю. Ты говорила, что ты с ним рассталась, что у вас всё кончено!

— А что я должна была сказать?

— В смысле?

— Тимур, — выдохнула она и поморщилась, будто у нее все зубы разом заболели. — Прости меня, но… всё не так.

— Что не так?

— Я не расставалась с ним. То есть… мы поссорились, но мы не расстались.

— Не расстались? А я? А со мной ты что делала?

— С тобой… с тобой я просто пережидала время, — сдавленно произнесла она. — Твой отец нам помог. Я очень благодарна за это и ему, и тебе, но теперь должна… хочу вернуться к Роме.

Мне казалось, что творится какой-то сюр. Какой, к чертям, Рома? Она, что ли, реально умом тронулась?

Я вскочил с кресла, опрокинув его. Шагнул к ней, взявшись за подлокотники, навис, глядя в глаза. Она вжалась в спинку кресла.

— Марина, ты вообще себя слышишь? — я снова повысил голос. — Какую дичь ты несешь! Ладно. Ладно… А что насчет твоих слов? Ты говорила, что любишь меня. Что мы с тобой. Что все у нас серьезно. Да много чего говорила! Ты же сама ко мне тогда пришла!

Она на миг закрыла глаза. Почему? Смотреть стремно или что?

— Я была просто тебе благодарна, ты же спас меня.

— Хренасе! То есть… это ты так меня благодарила всё это время?

— Тимур, ты мне очень нравишься, — чуть не плакала Марина, как будто это не она меня, а я её предавал сейчас. — Правда, нравишься. Ты очень хороший, ты замечательный. Но я… не люблю тебя… Прости…

На несколько секунд мне показалось, что я разучился дышать, а под дых как будто с размаху вогнали что-то острое. Вогнали и провернули. Я выпрямился, наконец кое-как вдохнул, медленно выдохнул. Посмотрел на неё сверху вниз.

В ушах рефреном долбились её слова: не люблю тебя, не люблю…

— А его, значит, любишь? — спросил я глухо.

Она посмотрела на меня, потом кивнула и снова опустила глаза.

Под ребрами и в солнечном сплетении жгло уже непереносимо. Казалось, что всё нутро наполнено битыми стеклами. И кто-то их хорошенько встряхнул. Они резали, кололи, впивались, кромсали, превращая внутренности в лохмотья. Больно-то как, капец.

— Зачем тогда… зачем всё это было? Зачем ты мне всё это говорила? — я почти сорвался на крик.

— Прости, — повторила она. — Я не думала, что всё так далеко зайдет.

— Зачем ты пришла тогда ко мне ночью? Ах, да, ты же уже сказала… поблагодарить. И многих ты так благодаришь или только мне повезло?

Она взглянула на меня с неожиданным укором, будто я не её же слова повторил, а оскорбил неимоверно. Отвечать она не стала.

— И значит, сейчас ты собралась ехать к нему?

— Да.

Голову дико ломило, будто сжало тисками. Потирая затылок, я в три шага пересек комнату, развернулся, дошёл до окна, потом — обратно. Метался как в клетке, но не мог заставить себя остановиться.

А она так и сидела, сложив руки на коленях и опустив голову. Да что она творит со мной?! Душу же рвёт, да попросту убивает…

— Марин, скажи, что это шутка, — присел я возле неё на корточки, взял за руку. — Это же не ты. Ты не такая, я же знаю. Ты просто не можешь быть такой… расчетливой дрянью. Скажи, что ты пошутила…

Сука, голос как у скулящего пса получился. Ненавижу это. Себя ненавижу таким. Её ненавижу. Давай, добей уже.

Она и добила.

— Я бы не стала так шутить, — высвободила она руку, и я встал. — Прости, что обманула тебя. Так вышло. Я не хотела делать тебе больно, просто так всё сложилось. Когда ты в безвыходном положении, когда твоим близким людям грозит беда, пойдешь на что угодно. Даже на обман.

Значит, этот чмошный Рома ей близкий, а я так… просто способ решения проблемы. И чтобы проблема быстрее и наверняка решилась, можно что угодно наплести, в том числе и сказать «люблю». Ну а чё — язык не отвалится.

В груди заклокотало от злости. Злость слепила меня, стучала в ушах, разрывала мозг. Или это была боль… не знаю, но меня ломало и выкручивало так, хоть на стену лезь. Я снова метался взад-вперед.

— А твой жених в курсе, что я тебя тут трахал, как хотел? И как ему, нормально? А тебе — нормально? — не сдерживаясь, я врезал со всей дури кулаком в дверцу шкафа. — Нормально это у вас — любить одного, а трахаться с другим?

— Тимур, давай просто всё забудем. Пожалуйста. Мне жаль, что так получилось. Мне жаль, что я тебя… использовала. Давай просто будем жить дальше, будто ничего не было.

Использовала — вот как это называется. Использовала, пока был нужен. Я перестал мерить шагами комнату, вдруг совершенно обессилев. Привалился к стене плечом, тут же поймал её взгляд, виноватый и жалостливый. Капец! Мне ещё её жалости не хватало! Отвернулся, встал к ней спиной. Уперся лбом в стену от безысходности и отчаяния. Всё рушилось, всё летело к чертям.

Она сейчас уйдет, стучало в висках, уйдет навсегда. И от этой мысли накатывала такая паника, что внутри холодело, а в животе скручивался узел. И тут же меня взвинчивало от злости: да и пусть валит, сука она… Только как потом жить? Как же мне теперь без неё? Я же не смогу уже…

— У тебя всё ещё будет. И настоящая любовь, и будущее… — Она подошла ко мне, тронула за плечо.

— Да пошла ты, — скинул я её руку и стремительно вышел из комнаты.

Опрометью выскочил из дома. Не могу её видеть! Не могу здесь оставаться. Не выдержу…

Рванул сначала бегом на улицу, потом вернулся. В гараже стояла старая отцовская бэха. Свалить отсюда поскорее! Немедленно! Свалить хоть куда, лишь бы подальше…

И катись оно всё к чертям! Меня всего колотило. Даже не сразу попал ключом в замок зажигания. Саданул с психу по приборной панели. Потом кое-как всё же завел машину и выехал за ворота. Сначала кружил по коттеджному поселку, как будто забыл дорогу. Да вообще все на свете забыл. Ещё и в глазах рябило, а веки жгло.

 Наконец вылетел на трассу, втопил газ и помчался, набирая скорость. Боль по-прежнему разъедала внутренности и, словно пришпоривая, гнала меня дальше, быстрее. Казалось, если остановлюсь — попросту сдохну на месте.

Я нёсся тупо вперед, бездумно и бесцельно. В опущенные окна врывался ветер, и я судорожно и часто хватал его ртом, как в агонии. Скорость обычно захватывала, одуряла. Если гнать на пределе, то попустит, должно попустить. Но ничего не помогало. Резь в глазах стала нестерпимой. Я на миг зажмурился, сморгнул раз-другой. Сука, как же больно!

Черт! Я распахнул глаза. Шоссе резко уходило вправо. Я попытался сбросить скорость, но было слишком поздно, слишком…

50

Марина

Нет ничего мучительнее отталкивать того, кого любишь, причинять ему боль, разбивать вдребезги мечты и надежды. А ещё видеть, как у Тимура рвется сердце, видеть, как страдание искажает такое любимое лицо, и продолжать бить, резать по живому… вопреки воле, через не могу.

Как мне хотелось сказать ему, что это все неправда, что люблю его, хотелось обнять, успокоить, и пусть весь мир летит в тартарары. Но беда в том, что мир и правда рухнет. И не только мой, но и моих родителей, Наташки, её семьи.

Может, я и неверный выбор сделала, подчинившись воле его отца. Но мне даже посоветоваться было не с кем.

Всю ночь после разговора с Сергеем Михайловичем я не спала, пыталась найти какой-нибудь выход, но тщетно. Думала, может, просто уйти, тихо, не говоря ни слова? Но даже от малейшей вероятности, что отец Тимура выполнит свою угрозу, стыла в жилах кровь и в ужасе останавливалось сердце. Нет, рисковать я не могла. Это был тупик.

Когда Тимур выбежал из комнаты, я ещё пару минут сидела в полной прострации, не в силах даже встать с кресла. А потом почувствовала, как внутри, под ребрами появилась дрожь. Она ползла вверх, становилась сильнее, крупнее. А когда добралась до горла, меня уже колотило как в лихорадке. Из глаз снова хлынули слезы, горькие, безудержные, хоть я и так всю ночь проревела в подушку. Но сейчас это был не просто плач, со мной, наверное, впервые в жизни случилась настоящая истерика.