Ким Эдвардс - Дочь хранителя тайны

Одежда Норы – разноцветная горка на белом песке, ветер, играющий полой ее кричаще яркой бирюзовой блузки, – единственная тема, которой они наверняка не касаются, хотя Дэвид сильно подозревал, что Пол тоже это видел. В то утро они встали очень рано, чтобы отправиться на рыбалку, и в предрассветной тьме поехали по побережью мимо местных поселений. Оба не любили пустой болтовни, но их по-особому связывал ранний подъем, ритуалы забрасывания и сматывания лески, и Дэвид всегда с нетерпением ждал возможности побыть наедине с сыном, который так быстро рос и превращался для него в загадку. Но рыбалку отменили: на лодке сломался мотор, и владелец ждал, когда привезут запчасти. Дэвид и Пол разочарованно посидели в доке, потягивая из бутылок апельсиновую соду, поглядели, как над зеркальным океаном восходит солнце, и отправились домой.

Свет в тот день был на редкость хорош, и Дэвид, забыв о неудаче, обрадовался, что может заняться фотографией. Среди ночи у него родилась новая идея. Говард показал ему место, которое свяжет воедино всю серию. Симпатичный мужик этот Говард, восприимчивый. Дэвид полночи вспоминал их разговор, почти не спал и теперь хотел поскорей добраться до коттеджа и отснять еще одну пленку с Норой на песке. Но дома их ждали тишина, прохлада и пустота. В центре стола Нора поставила вазу с апельсинами. Ее чашка из-под кофе, аккуратно вымытая, сохла на раковине. «Нора! – позвал он, и потом еще раз: – Нора?» Она не ответила. «Я, пожалуй, побегаю». – Пол возник черной тенью в дверном проеме. Дэвид кивнул: «Заодно поищи маму».

Оставшись один, Дэвид переставил вазу с апельсинами на кухонный шкаф и разложил на столе свои работы. Из-за легкого ветерка их пришлось прижать рюмками. Нора жаловалась, что Дэвид совсем помешался на фотографии – как еще можно объяснить то, что он притащил в отпуск незаконченную серию снимков? – и, наверное, так оно и было. Однако насчет того, что за камерой он прячется от действительности, Нора ошибалась. Иногда, глядя, как в ванночке с проявителем рождается снимок, он видел ее руку, изгиб бедра – и замирал от глубокой любви к ней. Он все еще раскладывал и перекладывал фотографии, когда вернулся Пол. Дверь с треском захлопнулась за ним.

Дэвид поднял глаза:

– Что-то ты быстро.

– Просто устал, – буркнул Пол. – Устал. – Он пересек гостиную и скрылся в своей комнате.

– Пол? – встревоженно крикнул Дэвид, подошел к двери и повернул ручку. Заперто.

– Я просто устал, – повторил сын. – Все в порядке.

Дэвид подождал несколько минут. Последнее время мальчик все время ходил мрачный. Любые слова Дэвида оказывались не к месту, и хуже всего были разговоры о будущем. А оно многое обещало: Пол был очень одарен в музыке и спорте, перед ним открывались безграничные возможности. Дэвид часто думал, что его собственная жизнь – все трудные решения, которые ему пришлось принять, – будет прожита не зря, если его сын реализует свой потенциал, и жил в постоянном, гнетущем страхе, что не сумеет за чем-нибудь уследить и мальчик зароет свои таланты в землю. Дэвид постучал еще раз, легонько, но Пол не ответил.

Вздохнув, Дэвид вернулся в кухню. Восхитился вазой с апельсинами – округлостью фруктов, – затем, сам не зная почему, вышел из дома и побрел по пляжу. Пройдя с милю, заметил вдалеке что-то разноцветное, трепыхающееся. Приблизившись, он понял, что это одежда Норы. Одежда Норы на песке перед коттеджем – по-видимому, коттеджем Говарда. Дэвид растерянно замер. Выходит, купаются? Он всмотрелся в морскую рябь – никого. Шагнул было дальше, но донесшийся из коттеджа женский смех, грудной, музыкальный, знакомый, пригвоздил его к месту. Эхом вторил смех Говарда, и тогда Дэвид все понял, и в его сердце когтями впилась боль, горячая, хрусткая, как песок под ногами.

Лысеющий Говард в дурацких сандалиях. Говард, раздающий советы по фотографии в их гостиной, накануне вечером.

С Говардом. Как она могла?

И все же, все же… он ведь годами ждал этого момента.

Песок горячо липнул к ступням, свет резал глаза. На Дэвида нахлынула неизбывная, давняя уверенность в том, что вьюжная ночь, когда он отдал дочь Каролине Джил, не прошла без последствий. Разумеется, жизнь продолжалась, богатая событиями; сам он, по всем внешним признакам, достиг немалых успехов. И при всем том, в самые непредсказуемые моменты – на операции, за рулем машины, в постели, почти засыпая, – он содрогался от сознания своей вины. Он отказался от дочери. Страшная тайна создала основу его семьи, стала своеобразным костяком их с Норой совместной жизни. Он знал это, видел так ясно, как если бы между ними выросла каменная стена. И видел, как Нора и Пол бьются в эту стену, не понимая, в чем дело, и только чувствуя перед собой нечто невидимое и несокрушимое.

Дюк Мэдисон эффектно закончил игру, встал и поклонился. С воодушевлением аплодируя, Нора повернулась к семейству сзади.

– Великолепно! – воскликнула она. – Дюк необычайно талантлив.

Сцена опустела, рукоплескания стихли. Прошла секунда, другая. По залу пошел шумок.

– Где он? – Дэвид сверился с программкой. – Где Пол?

– Не волнуйся, он здесь, – ответила Нора и, к удивлению Дэвида, взяла его за руку. Прохлада ее пальцев принесла ему необъяснимое облегчение, и он поверил на миг, что их отношения не изменились и ничто в конечном итоге между ними не стоит. – Сейчас выйдет.

Она еще не договорила, а за кулисами возникло движение, и на сцену шагнул Пол. Дэвид обнял его взглядом: долговязый подросток в белоснежной рубашке с закатанными рукавами, с кривоватой улыбкой, обращенной к публике. Как это получилось, что его ребенок вдруг вырос и с такой непринужденной уверенностью стоит перед полным залом? Сам Дэвид никогда не решился бы. На него нахлынул невероятный страх: что, если Пол опозорится перед столькими людьми? Рука Норы все еще лежала на его руке, когда Пол склонился над гитарой, взял несколько пробных аккордов и заиграл.

Сеговия, значилось в программке, два коротких этюда: «Этюд» и «Этюд без света». Эти произведения, изысканные и строгие, Дэвид знал наизусть. Он сотни, тысячи раз слышал их в исполнении своего сына. На Арубе именно они лились из комнаты Пола, быстрее, медленнее, с бесконечным повторением некоторых аккордов и тактов. Они были столь же привычны, как длинные пальцы Пола, умело перебиравшие струны, вытягивавшие в воздухе нить мелодии. Тем не менее Дэвиду казалось, что он слышит эти звуки – а возможно, и самого Пола видит – впервые. Где малыш, который стаскивал ботиночки, чтобы попробовать их на зуб? Мальчик, лазавший по деревьям, ездивший на велосипеде стоя и отпустив руки? Непостижимым образом тот милый рисковый мальчишка превратился в молодого человека с гитарой, на сцене. Сердце Дэвида не помещалось в груди, колотилось так часто, что он испугался инфаркта – ему всего сорок шесть, но случается и не такое.