Музы и мелодии - Ребекка Яррос

работают отношения, нужны двое, и я решил, что мы больше не вместе. Ты хочешь не меня, Зои, а картинку, которую нарисовала в голове.

— Неправда! Я тебя люблю!

— И это только твоя вина. Я тебя об этом не просил! — отрезал Никсон, намеренно разбивая мне сердце. — И именно поэтому радуйся, что это заканчивается здесь. Прежде чем туры, пресса и мой неизбежный срыв сделают все за нас. Кроме того, если все что было между нами, останется здесь, — он скользнул взглядом по деревянным балкам и стенам, — мне будет проще приходить в офис.

— Не оставляй меня, — прошептал я. — Не надо.

Трещина в моей душе ширилась и росла.

«Ты не причиняешь вред тому, кого любишь, верно?» — сказал Никсон. Но он никогда меня не любил. Он использовал, и я позволила.

— Самолет заберет тебя завтра. Или в любое время, когда захочешь. Не торопитесь из-за меня. — Он окинул меня взглядом, как будто видел в последний раз и хотел запомнить. — И не беспокойся о гитарах. Я попрошу Бена прислать за ними «новую Шеннон».

Он повернуть ручку и открыл дверь.

Новую Шеннон.

Потому что меня легко заменить.

— Вот так просто? — я бросила ему вызов, произнося вопрос, который определял практически каждый этап наших отношений.

— Так просто.

— Забавно, что ты обвиняешь меня в попытке вылечить тебя, хотя сам всегда считал лекарством. — Что-то безобразное вырвалось из трещин в моей душе и кольнуло глаза.

Никсон замер на пороге, но не обернулся.

— Наконец-то ты учишься. В конце концов, ты сможешь выжить в этой отрасли. Увидимся, Шеннон.

Уходя, он даже не хлопнул дверью. Моя жизнь разрушилась под тихий щелчок.

Никсону было плевать. Он не собирался кричать, ругаться, постараться что-то сохранить.

Апатия — это смерть.

Никсон наколол это у себя на животе. И так оно и было. Его эмоциональная апатия — моя смерть. Месяцы ожидания, целомудрия, моногамия, усилия… Все это было не из-за любви, привязанности или просто симпатии. Это была цена, которую он заплатил, чтобы достичь своей цели — не сорваться.

И теперь он найдет себе новую.

 

17 глава

ЗОИ

Я бросила сумки прямо у двери, встала в крошечной прихожей, и оглядела квартиру, которая больше не казалось мне домом.

Или, может, я больше не чувствовала себя собой.

Эта квартира принадлежала мне «до Никсона». После него я стала кем-то другим.

«Точно, — подумала я, падая на диван. — Это новая эра — эра после Никсона».

Я пробыла в Колорадо два дня. Во-первых, потому что не могла поверить, что он окончательно ушел. Не могла поверить, что он разрушил наши отношения из-за гипотетического вопроса. Остался бы он, если бы я ответила эгоистично? Если бы выбрала любить его, а он пусть и дальше страдает от своего прошлого. Весь тот день я ничего не делала, только плакала и смотрела в окно, ожидая его возвращения.

Лишь на следующее утро, когда проснулась с опухшими от слез глазами, я вспомнила, что Никсон никогда не делал первый шаг. Все наши отношения, сначала профессиональные, а затем личные, были основаны на том, что я преследовал его. Это я сказала, что хочу большего. Это я рисковала своей репутацией в отрасли, где не давали второго шанса. Это я раскрыла его секреты. И именно меня он, как обычно, оставил все это разгребать.

Никсон не возвращался. Не для меня. Ни для кого-то другого. Для этого потребовалось бы показать, что он уязвим.

Второй день в Колорадо я провела, делая то, что должна: собирала вещи, которые он оставил, и готовила дом перед моим отъездом. Я изо всех сил старалась залечить зияющие раны в сердце, но в этом мире не было достаточно прочной нити, которой их можно сшить.

Обняв подушку, я свернулась калачиком на диване. Я мучилась из-за разбитого сердца, была эмоционально и физически опустошена. Слезы покатились по щекам, и я их не вытирала.

Кто не рискует, тот не выигрывает.

Я рискнула и проиграла.

Я была ослеплена любовью и не поняла, что стала для Никсона «лекарством» — средством борьбы с зависимостью.

Да, он меня подвел. Но я тоже его подвела. В этом мы идеально совпадали.

Зазвонил телефон, и я быстро вытащила его из заднего кармана и нажала «отклонить», увидев, что звонит Наоми.

Я не была готова говорить о том, что произошло. И не знала, смогу ли вообще. Такую боль не выразить словами. Невозможно объяснить, что чувствуешь, когда отдала себя без остатка тому, кто взял этот дар и вывернул на изнанку.

У меня остался ключ от пентхауса. За двадцать минут я могла добраться туда и заставить Никсона себя услышать. Я могла разрушить стены, которыми он себя окружил, как делала уже ни раз. Но я чертовски устала преследовать человека, который не хотел, чтобы его поймали. Он не хотел мне открываться. Не хотел меня любить.

Я заснула прямо на диване, а на следующее утро продолжала игнорировать трезвонящий телефон. Джереми. Наоми. Мама. Бен. Я отклонила все звонки, желая сделать то же самое с миром, который ждал за пределами квартиры. Мир, в котором Никсон больше не был моим… если он когда-либо был.

Два дня спустя кто-то постучал в мою дверь.

Я пыталась игнорировать это, но тот, кто пришел, был настойчив. Пришлось подняться с дивана.

— Я не уйду, Шеннон, — раздался из-за двери голос Бена

Шеннон.

Сердце сжалось от тревожного предчувствия, но я обошла сумки, которые так и стояли в прихожей, и открыла дверь.

— Черт, — пробормотал Бен, быстро окинув меня взглядом. — Так. Иди в душ.

— Извини? — я скрестила руки на груди.

— Через час с небольшим у нас встреча, так что иди в душ. — Он поднял брови.

— Не помню ни о какой встрече. — Я покачала головой.

— Смотри. — Он вытащил сотовый и открыл офисный календарь.

— Меня вообще здесь не должно быть, — простонала я. — Я все еще в отпуске.

— Иди… в душ. — Бен тоже скрестил руки на груди и посмотрел на меня сверху вниз.

— Ладно, — ответила я, просто потому, что не было сил с ним спорить.

— И надень что-нибудь, что не пахнет так, будто ты носила это неделю! — крикнул он вслед.

— Привередливый и придирчивый, — пробормотала я.

Через сорок