Нелюбовь - Елена Сокол

Я подаю ему руку и помогаю подняться на ноги.

На нас с интересом и ужасом смотрит весь персонал и посетители. Люди шепчутся.

– Она что-то сделала с собой? – Тихо произносит он.

Я киваю. Алена стоит рядом и подавленно молчит.

– Но как… – Леха растерянно опускает взгляд. – Не понимаю. – Он смотрит на свои трясущиеся руки. – Зачем?!

– А ты как думаешь? – Обводит его разочарованным взглядом Алена.

Дрыга смотрит в ее заплаканные глаза и словно не хочет верить. Он начинает мотать головой: сначала медленно, заторможено, а потом все активнее и активнее.

– Нет. – Выдыхает он истерично. – Нет, я тут вообще ни при чем!

Разворачивается и пулей вылетает из здания обратно под ливень.

– Мне жаль его. – Шепчет Алена, провожая его взглядом.

И я киваю, понимая, что она имеет в виду.

– Принесу вам попить. – Говорю я, оставляя ребят в зале ожидания.

Иду к кулеру, набираю воды и замечаю в коридоре мужчину в форме, который беседует с мужчиной в гражданской одежде и больничной накидке на плечах.

– И вы не знали, что ваша падчерица встречается с кем-то? – Спрашивает полицейский, делая пометки в блокноте.

– Мы никогда не слышали ни о каком Леше! – Отчаянно восклицает мужчина в больничной накидке. – А тут она нам с матерью две строчки оставляет: типа, «простите»! А ему целое письмо! Узнаю, кто он такой, и голову ему откручу!

– Матвей Сергеевич. – Кашлянув, выразительно смотрит на него мужчина в форме.

– Засажу! – Рычит тот.

Я беру стаканчики с водой и возвращаюсь к ребятам.

Тая от воды отказывается, она выглядит спящей в кольце крепких рук Кости. Алена принимает воду с благодарностью – пьет долго и маленькими глотками. Мы все опустошены и не хотим верить. Никто из нас не знает, о чем говорить, и как вообще можно общаться по-прежнему после всего произошедшего.

А еще через какое-то время к нам подходят оба родителя Ксюши и тот самый полицейский. Мать девочки дрожит в руках мужа, он сам тоже словно едва держится на ногах.

– Это ребята, которые дружат с моей дочерью. – Представляет нас мама Ксюши.

Мы, как по команде, встаем.

– Я хочу коротко побеседовать с вами, – говорит полицейский, – это не допрос, так что вы можете отказаться. Мне бы хотелось уточнить кое-какие детали.

– Кто-то знает Лешу? – Вмешивается мать Ксюши. Она смотрит на нас с надеждой, как будто этот Леша, если найдется, сможет вернуть к жизни ее дочь. – Ксюша оставила ему письмо. – Женщина вытягивает руку с зажатой в ней мятой запиской. – Она написала ему. Она… Нужно ему передать. Нужно… Я хочу его видеть. Кто он? Вы знаете его? Как его найти?

Я немею, видя, как слезы катятся по ее щекам.

– Вы позволите? – Поняв, что никто из нас не спешит отвечать, полицейский осторожно забирает из рук женщины записку. – Будет лучше, если вы доверите это мне. Вам сейчас нужно поехать домой и отдохнуть, а утром я подъеду, и мы обсудим все еще раз.

– Но я хочу видеть этого мальчика. – Широко распахивает глаза мама Ксюши. – Кто он, ребята? Вы ведь его знаете? Он учится с вами?

Но даже Тая молчит, закусив губу. Мы все как будто одновременно потеряли дар речи. И тут за их спинами раздается:

– Это я.

Они оборачиваются.

Мы тоже смотрим в направлении звука.

Это Дрыга. Он сгорблен, словно гравитация прижимает его к земле сильнее, чем остальных. С его волос бежит вода, и неясно, красны ли его глаза от слез или от напряжения. Его взгляд кажется безумным, полным немого отчаяния и вины, а его губы посинели от холода.

Мама Ксюши смотрит на него, склонив голову, а затем без лишних слов забирает у полицейского записку и протягивает Лехе. Драгачев берет ее дрожащей рукой и медленно разворачивает. Никто не дышит, пока он, молча, водит глазами по расплывающимся от влажных пальцев строкам.

Прочитав, Леха кивает самому себе. Затем сглатывает, делает глубокий вдох и возвращает записку женщине.

Мы все ждем от него какой-то реакции, но он лишь отходит к стене, наваливается на нее спиной и устремляет взгляд к потолку. Леха молчит. Мать и отчим Ксюши не сводят с него глаз. Он делает выдох и зажмуривается. Снова медленно тянет носом воздух.

– Полагаю, мне лучше сначала поговорить с юношей. – Тихо замечает полицейский.

Из рук женщины падает записка. Я наклоняюсь и поднимаю ее. Глаза сами невольно скользят по строкам.

«Дорогой Леша,

Можешь считать меня старомодной и глупой, но, видимо, я из тех, кто еще верит в любовь, о которой пишут в книгах и снимают фильмы. Это мое последнее письмо тебе, которое ты точно прочтешь.

Знаешь, все так сложно, но и просто одновременно.

Ты такими глазами смотрел на меня. Я даже не знала, что именно ты причинишь мне столько боли. Ты говорил такие слова, которые залечили мои раны, а потом разрушил меня на миллион осколков. Но я все еще как будто до конца не верю, что ты мог так поступить.

Любовь – это прыжок на доверие. Ты закрываешь глаза и падаешь, надеясь, что тебя поймают.

Но бывает, что тот, кому ты доверился, в последний момент отходит в сторону, поняв, что подхватить тебя ему не по силам.

Тебя оставляют в тот момент, когда ты больше всего нуждаешься в поддержке. И ты больно ударяешься о землю.

Любовь – короткий полет. А также урок, который ты усваиваешь, пока пытаешься собрать себя по осколкам. Мы перестаем верить, но не перестаем чувствовать. Мы боимся, но все равно любим.

Единственное, чего я хочу, уходя – чтобы ты был счастлив. Я могла бы любить тебя так, как никто другой никогда не любил. И я буду.

Твоя Ксеня».

Прочитав, я гадаю, понимала ли она, что совершает ошибку, которую уже никто и никогда не сможет исправить? Нельзя никому ничего доказать ценой своей жизни. Ей нужно было просто пережить темный период и стать счастливой ему назло. Просто стать счастливой. Но Ксюша не верила, что это возможно. Бедная девочка.

17.3.

АЛЕНА

Сегодня похороны, и всем, кто идет на них, учителя разрешили пропустить уроки. Хотя, если честно, все, кто близко знал Ксюшу Кулик, и так последние два дня присутствовали на уроках чисто формально: мы ходили по школе словно зомби, а на занятиях сидели, уставившись в пустоту. Дрыга и вовсе прогуливал: никто не знал, где он, и чем занят в эти дни. Думаю, ему было тяжело, как и всем нам. Поступая мерзко, он, разумеется, не ждал такого исхода.

Взрослые говорят, что у подростков резко обострены все чувства, а Ксеня, к тому же, была особенно чувствительной. Хрупкая и ранимая, она просто не справилась с переживаниями. Не выдержала.

Школьный психолог, с которым нас заставили пообщаться, не считает, что своей смертью Ксюша хотела кого-то наказать, она искала облегчения и не успела подумать о том, как это скажется на окружающих – особенно на ее родителях, для которых ее уход стал невосполнимой потерей.

Психолог сказала, что подростки не осознают ценность жизни и, видя мир в черно-белой гамме, воспринимают каждое разочарование как конец света, что в корне неправильно. Глупая фраза про то, что время лечит, по ее словам не такая уж и глупая: в случае депрессии, вызванной ударом от потери близкого, нужно просто выждать – шесть, восемь недель, или несколько месяцев, и тогда обязательно станет легче. И, оглянувшись назад, пережитое уже не будет казаться таким тяжелым и страшным.

Но справимся ли мы теперь?

Уход Ксюши наложил отпечаток на каждого из нас. Все мы одновременно потеряли безмятежность и невинность. Все разом повзрослели. Сможем ли мы оправиться от этой потери, не потеряв часть себя? И что хуже – я теперь еще больше боюсь за отца. Мне кажется, что, чем больше проходит времени, тем меньше у него шансов спастись и вернуться домой живым. От тревоги я схожу с ума и практически не сплю, а если сплю – не вижу снов, лишь мешанину из ярких бессвязных картинок. И от этого днем слоняюсь совершенно без сил.

– Ты готова? – Заглядывает в мою спальню Стас.

Нужно отдать ему должное, эти пару дней он был внимателен и тактичен, старался поддерживать меня в школе. Мы особенно много не говорили с ним о Ксене, и это помогало мне ненадолго отвлекаться. О том, что произошло между мной и Никитой, я тоже старалась не думать. Наверное, плыть по течению и ждать, что неловкая ситуация сама собой рассосется, не самое лучшее решение, но сейчас мне просто нужна передышка: я не справляюсь со всем, что на меня навалилось.

– Нет. Не готова. – Отвечаю я, продолжая глазеть на одежду в шкафу.

– Почему? Уже пора выезжать, опоздаем