Не проси прощения (СИ) - Шнайдер Анна

Виктор тихо встал, оделся, постоянно косясь на Иру с опаской — боялся разбудить, — а потом вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Он был уверен, что Ира не обидится, поймёт, почему он так сделал, и даже поблагодарит. Выставлять на всеобщее обозрение их запутанные отношения — точно последнее, чего она желает.

Горбовский спустился вниз на первый этаж, глядя исключительно под ноги — чтобы не навернуться на лестнице, — и застыл от неожиданности, услышав ворчливый голос дочери:

— Я уж думала: ты у мамы до утра останешься…

Виктор поднял голову и обнаружил, что Марина сидит на диване, на котором он спал пару часов назад, и, закутавшись в плед, смотрит на него.

И не нашёл ничего лучше, чем пробормотать:

— Уже утро… Почти семь.

— Для первого января это ночь, — возразила Марина и огорошила Виктора ещё сильнее, признавшись: — Я слышала ваш с мамой разговор ночью. Была на кухне, возвращалась оттуда к себе, смотрю — мама идёт по лестнице… Я там вот стояла, — она махнула рукой на дверной проём. — Но вы меня не видели.

— Так мы же потом на кухню пошли, воду пили… — пробормотал Виктор, сам не понимая, зачем это говорит. Какая разница, в самом деле?

— Я под стол залезла, — абсолютно серьёзно откликнулась Марина, даже не улыбнувшись. Кстати, а ведь действительно в комнате уже гораздо светлее, чем когда он разговаривал с Ирой, — сейчас Виктор отлично мог разобрать черты лица собеседницы. А реакции жены скорее угадывал по общим очертаниям и по интонации голоса. — Не хотела вам мешать. Думала, что поговорю с тобой, когда ты вернёшься… Но ты, пап, подзадержался.

«Пап»…

Виктор настолько обалдел, услышав это слово из уст дочери, что даже не обратил внимания на добродушную иронию в её голосе.

— Да… — Горбовский подошёл ближе и тоже сел на диван. — Извини…

— Ничего. Я тут вздремнула даже. Но мне почти пора, скоро Улю кормить. — Марина вздохнула, а затем спросила, но без всякой злости или агрессии: — Почему?

Она не уточнила, что именно «почему», но Виктор понял и так. По сути, это было единственным, что они с Ирой так и не обсудили. Но бывшая жена, в отличие от Марины, и без обсуждений знала ответ на этот вопрос.

— Ришка… — выдохнул Виктор, ожидая, что дочь попросит не называть её так, но Марина промолчала. — Ты ведь ждёшь от меня каких-то слов в оправдание, верно? Ты хочешь, чтобы я объяснил тебе всё, и таким образом, чтобы это показывало меня с хорошей стороны. Но… Ришка, я не могу сказать ничего подобного.

— Ты меня за дурочку-то не считай, пап, — хмыкнула дочь, но вновь без злости. — Скажи просто… что-нибудь. Мама хотела понять то, что касалось её, а я хочу понять то, что касается нас с Максом. Почему?

Ну, что ж… ладно. Он попробует.

Говорят, на Новый год случаются настоящие чудеса. Вот он и проверит…

— Потому что вы были неотделимы от мамы. А у Иры остановилось сердце, она, по сути, умерла у меня на руках. И любая моя инициатива в то время привела бы к резкой реакции у вас с Максом, а значит, к нервотрёпке у Иры. Я этого не хотел. Считал, что, если просто уйду, так будет лучше для неё. Наверное — и даже скорее всего, — я был не прав.

Марина молчала несколько секунд, только сопела негромко и как-то по-детски.

— Не знаю, — призналась в конце концов ворчливо. — Сложно сказать. Мы тогда… психовали, да. И, если бы ты стал преследовать нас с Максом… скорее всего, мы бы жаловались маме, и она бы нервничала, тут ты прав. С другой стороны, так мы хотя бы знали, что нужны тебе.

— Риш… Я и представить не мог, что вы решите, будто не нужны. Подумай… как так? Вы же мои дети, я люблю вас. Я считал, что вы просто обиделись, но потом остынете, решил дать вам время. Я не понимал, насколько глубока ваша обида. Это не делает мне чести, к сожалению. Я не осознавал, как сильно вас ранил. Может, и понял бы быстрее, и что-то начал предпринимать, будь у меня союзник. Но…

— Да, мы все были против тебя, — хмыкнула дочь. — Чувствовали себя оплёванными. Но потом, пап? Когда мы решили поменять отчество? Почему?.. Мы ведь ждали, поэтому, собственно, и решили… Не только для того, чтобы причинить тебе боль. Мы надеялись, что ты станешь нас отговаривать!

— А я вновь струсил, — покачал головой Виктор. — Знаешь, чего я безумно боялся? Что я приду, начну говорить — а вы просто меня пошлёте. Боялся увидеть ненависть в ваших глазах, услышать злые слова… Решил, что позволю вам что угодно, всё равно ведь поменяете, раз захотели. А потом постепенно… возобновлю отношения, уговорю переделать…

— И как? Получилось?

— Как видишь.

Марина молчала, по-прежнему шумно и рассерженно дыша. Виктор понимал, что ей тяжело, поэтому продолжил тихо и мягко:

— Когда я начал общаться с Максом через пару месяцев после истории с паспортами, надеялся, что смогу его растопить. Пусть медленно, но смогу. И только тогда по-настоящему понял, насколько глубокие корни пустила ваша обида… Понял и осознал — но было поздно. Макс не реагировал ни на что, и я чувствовал, что ты тем более не станешь.

— И ты смирился, да?

— Нет. Но что я мог сделать? Я испробовал на Максе всё, что приходило в голову. Старался участвовать в его жизни, интересовался тем же, что и он, специально, чтобы быть в состоянии поддерживать разговор. Перечислял деньги каждый месяц, чтобы вы знали, что я о вас не забываю и всегда на связи… Но ничего не помогало. Ты сама, Риш, скажи, глядя мне в глаза, — если бы я пришёл к тебе, допустим, пару лет назад, попросил прощения и сказал, что хочу вновь начать общаться — ты бы мне позволила?

— Нет, — вздохнула Марина, и Виктор не стал говорить: «Ну вот видишь», несмотря на то, что очень хотелось. Это звучало бы как оправдание себя и своих косяков. Виктор знал, что виноват, — но при этом до сих пор не до конца понимал, а что он, собственно, мог сделать? Как ни крутил ситуацию из прошлого — получалась какая-то ерунда, в которой по-любому кто-то страдал. Либо Ира, либо дети… — Я и сейчас не уверена, что хочу с тобой общаться. Даже несмотря на то, что подслушанный разговор многое прояснил для меня. Раньше я об этом не думала.

— Я рад. И, знаешь, я не настаиваю, чтобы ты со мной общалась. Не нужно ломать себя. Если тебе комфортнее не общаться…

— Вот! — Марина выставила руку из-под пледа и наставила указательный палец на Виктора, сверкая глазами. — Опять ты отступаешь! А должен бороться!

— Риш, — Горбовский покачал головой, — я, к сожалению, давно проиграл. По всем фронтам. И теперь единственное, на что я могу надеяться, — это на ваше прощение и понимание. Я же однозначно виноват, дочка. И от того, что я тебе сейчас сказал, ничего не поменялось…

— Ну почему же? Поменялось. Теперь я хотя бы понимаю, что мы тоже ошибались, когда думали, что ты нас не любишь. И, может, действительно…

Она запнулась, и Виктор переспросил:

— Что?

Марина шмыгнула носом, как маленькая обиженная девочка, и почти прошептала:

— Может, действительно — мы любили тебя меньше, чем ты нас, раз именно мы сомневались в этом?..

91

Ирина

Она проснулась от какого-то странного ощущения… почти забытого, яркого и удивительного. Так, наверное, каждый раз радуется земля, когда с неё сходит снег и она напитывается солнцем, чтобы выпустить на волю первый зелёный росток. Так радуется уставший, измученный жаждой человек, получив глоток свежей ключевой воды. Так радуется влюблённый, поняв наконец, что он любим…

В Ирине бурлила жизнь. Та самая, которой, как она считала, в ней уже практически не было, — но нет, ошиблась, всё было… Или появилось сейчас, в эту новогоднюю ночь? После первого по-настоящему откровенного разговора с Витей, благодаря которому Ирина всё-таки разобралась в причинах его поступка двенадцатилетней давности. И не только разобралась… Она поверила, что он не обманывает, говоря про свою любовь. Причём не её, а себя не обманывает.