Мой любимый враг (СИ) - Шолохова Елена

И эти его слова – «ты была права» – они просто убили всю надежду. Так он поставил точку в наших отношениях, окончательно и бесповоротно. Для него больше нет «нас». Нет меня.

Понятно, что кто-кто, а я не имею права жаловаться – сама ведь всё заварила, всё испортила и разрушила. Но от этого ничуть не легче.

Я тщетно пыталась найти в его глазах то, что видела совсем недавно, то, что давало сил и делало меня счастливой, несмотря ни на что. Но вместо любви и нежности я видела в них только усталую отрешенность.

Повторять дальше «прости», «мне жаль» и что-то ещё было глупо и унизительно. Всё равно что стучать в закрытую дверь дома, где никого больше нет.

На деревянных ногах я вернулась в класс, но весь урок сидела будто оглушенная. Не слышала Ольгу Юрьевну, не видела, что она писала на доске, едва реагировала, когда меня тормошила Филимонова. В голове стучала в такт пульсу одна-единственная мысль: всё кончено. И как мне с этим жить, как примириться – я не знала...

52

Дима

Маму похоронили на Смоленском кладбище, рядом с бабушкой и дедушкой – её родителями. Отец всё организовал как надо, «по высшему разряду» – это его слова. То есть не он, конечно, занимался организацией, а какой-то парень из ритуальной службы. Приехал к нам по звонку со стопками каталогов.

Я слышал из кухни, как отец сказал ему пренебрежительно:

– Ты давай уж как-то сам. Разглядывать твои жуткие картинки у меня времени нет. Да и желания тоже. Просто пойми – надо всё лучшее. Чтобы всё выглядело презентабельно. Цена вопроса не волнует, но лишнее тоже мне не вздумай втюхивать, знаю я вас. Так что подбери там солидный гроб, памятник…

– Понимаю, только вот памятник я бы не рекомендовал сейчас. Лучше пока простую тумбочку. Земля должна осесть. Подождите хотя бы полгода. А лучше год-полтора.

– Да нет у меня времени полгода ждать. Мне уезжать надо. Что еще за тумбочка?

Парень, видать, нашел в одном из альбомов нужное изображение и показал отцу.

– Ну вот, например.

– Да ну. Убого как-то. Позориться только. Как-никак жену хороню, хоть и бывшую. Меня люди не поймут. Нет, давай что-нибудь другое…

– Если хотите памятник, тем более портретный, можно прямо сейчас оформить заказ. Но это надо время на его изготовление.

– Сколько?

– От двух дней до пары месяцев…

Я не мог больше это слушать. И хотя умом понимал: так оно, наверное, и лучше – действовать, как отец: деловито, с холодной головой и без лишних эмоций обсуждать, как, что, куда. Но внутри всё переворачивалось. Как будто это опошляло мамину память. Хотелось крикнуть ему в лицо: да какая, к черту, разница, кто что подумает? Разве есть дело до каких-то чужих людей?

Но я молчал. Потому что отец всего лишь делал то, что должен, просто в своей манере. А в том, что мамы не стало, он не виноват. Виноват только я, кто бы что ни говорил. Я её убил. Потому что убить человека – это не только всадить в него нож или выстрелить.

Раз за разом я прокручивал в уме тот вечер: как прощался с ней, словно навсегда, как мы столкнулись в холле, как на глазах менялось мамино лицо… Если б только я не психанул из-за ее уловки с отцом, если бы сдержался, она была бы жива. Я мог бы просто отказаться наотрез – силой они бы меня все равно никуда не увезли. И она была бы жива. Для Тани мы могли бы просто снять квартиру, как решили сначала. И она была бы жива…

Это «была бы жива» стучало в мозгу без перерыва и сводило с ума…

***

Сами похороны и затем поминки прошли как в полусне. Ко мне то и дело подходили какие-то люди, друзья семьи, родственники, одноклассники, знакомые отца. Что-то говорили, а мне хотелось скорее остаться одному.

Поминки под конец вообще превратились в обычные развеселые посиделки. Никто и не вспоминал больше про маму. Все просто ели, напивались, болтали, хохотали. Спасибо, хоть не плясали. Но я все равно не выдержал и уехал домой.

И вроде я хотел одиночества, но в пустом доме почувствовал себя совсем раздавленным. Тишина угнетала, а чувство вины, которое и так давило неподъемным камнем, здесь, наедине с самим собой, стало просто невыносимым.

Я стоял, прижавшись лбом к стене, и бормотал шепотом: «Мама, прости меня…прости…мама…».

В гостиной на журнальном столике были разложены мамины фотографии – выбирали снимок на памятник. Я тяжело опустился на диван, взял эти фотографии, где она была еще молодой, здоровой, красивой, улыбающейся. Разглядывал их, пока не заволокло глаза. Там я почему-то совсем не плакал. Вот только сразу, после звонка из больницы, меня скрутило, ну и теперь, над её снимками. А на похоронах я будто одеревенел.

Как уснул – сам не заметил. Просто вырубился прямо там же, в гостиной, на диване. А когда встал – отец уже вернулся с поминок. В бывшем своем кабинете он общался по ноуту с Ксюшей.

– Ты же сам говорил, что он останется до конца года там! – возмущалась она.

– Ну да, он не хотел уезжать из-за Светланы. А теперь…

– Да у вас сто пятниц на неделе! То одно, то другое. То он едет, то не едет, и ты – то завтра вылетаешь, то опять остаешься. Я уже какой день на нервах! У меня молоко так пропадет! И малыш все чувствует, плохо спит, капризничает… Я не справляюсь!

– Ксюш, ну ты чего? Как его здесь одного оставлю? Перестань нервничать. Димка у меня мировой парень. Вы обязательно подружитесь.

–Я понимаю, что он – твой сын. Но он уже взрослый и самостоятельный. Ты сам говорил, что это он о матери заботился, а не она о нем. Что он всё сам… Нет, ты не подумай, я не прямо категорически против. Пусть приезжает, ладно. Но… он же почти мой ровесник. Он мужчина уже. Я вообще не представляю себе, как мы с ним будем жить под одной крышей. Тем более сейчас, когда мне то кормить, то в детскую бежать среди ночи… Да мне от одной мысли некомфортно…

– Да брось, Ксюш. Ну, выделим Димке комнату. Он же не будет туда-сюда бродить, тебя смущать. Ну, будет сидеть у себя, чем-то там своим заниматься, ничем тебе не помешает.

– Ну ладно, – вяло согласилась Ксюша. – А когда вас ждать?

– Завтра вылетаем, – бодро отрапортовал отец и закончил, как всегда, сюсюканьем.

***

Я поднялся в свою комнату. Сумку, которую с того дня так и не разобрал, запнул подальше, чтобы не мозолила глаза. На автомате включил компьютер, сел за стол, упершись локтями в столешницу, и уткнулся лбом в ладони, словно голова вдруг отяжелела и удерживать ее прямо стало невмоготу.

На самом деле я даже не задумывался о том, что будет дальше. Для меня с того самого момента, как умерла мама, жизнь как будто остановилась. И разговор отца с Ксюшей отчасти вывел из этого оцепенения. Никуда я с ним, конечно же, не поеду. И не только потому, что не хочу быть обоим в тягость. И не потому, что его слова «выделим ему комнату и никому мешать он не будет» слегка покоробили. Мне и самому хотелось остаться здесь.

Сейчас встану, решил я, и скажу отцу, чтобы успокоил её.

Я поднял голову. С экрана монитора улыбалась Таня. Стоило лишь взглянуть, и где-то под ребрами тотчас тупо заныло.

Смотреть на неё тоже невыносимо. Сразу вспомнилось, как я её сфотографировал. Было это каких-то полтора месяца назад, когда думал, что ближе неё у меня никого нет, что люблю её, а она – меня, и никакая сила в мире нас не разлучит. А в итоге и силы-то никакой не понадобилось…

А теперь ещё и казалось, что всё это было настолько давно, что как будто и не с нами вовсе. Не знаю, зачем после всего я ей звонил позавчера. Наверное, от безысходности. Чего вообще добивался? Жалости? Да на черта мне нужна жалость. Участия? Не знаю. В любом случае она не ответила. Точнее, ответила, а, проще говоря, послала.

Я зашёл в настройки и поменял заставку. Вместо Тани поставил наобум какую-то картинку – бескрайнюю выжженную пустыню без единой лужи или хоть какой-нибудь колючки. Вот это больше всего сейчас напоминало мне себя изнутри…