Шпаргалка (ЛП) - Адамс Сара

Мне нужно сосредоточиться на голосах, но они все замедлены, смешаны вместе — приглушены. Я не могу следовать за ними. Я не могу глотать. Мое сердце бешено колотится, и я чувствую, что меня окунули в ледяную воду. Где Бри? Я не могу найти ее.

Почему мои конечности кажутся тяжелыми и онемевшими? Ощущение падения, и тот факт, что я знаю, что на самом деле не падаю, только заставляет мое сердце биться чаще. Что-то не так . Я не могу дышать. Моя грудь . Мои пальцы . Мое дыхание . Что со мной происходит?

Я должен…

я не могу…

Я только…

О, нет. Что-то не так.

Я смотрю, как все требуют внимания Натана, и вдруг его лицо бледнеет. Его глаза выглядят далекими и остекленевшими. Его плечи округляются, и он делает шаг в сторону от всех. В этом крошечном коридоре так шумно, что я едва слышу, как он говорит:

— Извините, я должен…

Он отворачивается от всех и мчится по коридору. Между мной и Натаном около 12 тел, и я протискиваюсь сквозь них с упоением покупателя в Черную пятницу, борющегося за последний телевизор с дверным ломом.

— Извините меня. Просто позволь мне… тьфу, ДВИГАЙСЯ, Дуг!

Я выхожу из толпы и смотрю в пустой коридор. Его нигде нет. Я бегу в гостиную, но его не вижу. Его нет в столовой. Я проверяю снаружи. Его грузовик все еще припаркован, но его здесь нет. Я сейчас в бешенстве, как будто потеряла ребенка в торговом центре. Натан выглядел ужасно прямо перед тем, как исчезнуть, и я должна найти его.

Я решаю посмотреть вверх по лестнице и заглянуть во все комнаты. Наконец я вижу приоткрытую дверь в прачечную с выключенным светом. Внутри я нахожу своего горного лучшего друга, свернувшегося в углу и трясущегося. Натан — мой невозмутимый Натан — подтянул колени к груди, большие руки обхватили его ноги, голова между ними. Отсюда я слышу его тяжелое дыхание.

Я подбегаю и падаю рядом с ним, тяжело кладя руку ему на спину.

— Натан, эй, ш-ш-ш, все в порядке. Я здесь.

— Я не могу… — Он снова пытается вдохнуть. Его плечи вздымаются. Я кладу руку ему на грудь и чувствую, как колотится его сердце, как будто он только что обогнал медведя. — Я не могу дышать. Я чувствую, что сейчас потеряю сознание. — Все это выливается в бешеной спешке, как будто он в отчаянии. — Я умираю? — спрашивает он совершенно искренне и испуганно, и теперь я точно знаю, что происходит.

Я прижимаюсь ближе и вытягиваю ноги вокруг него, чтобы прижать его спину к своей груди. Обвивая его руками, я крепко держу его.

— Нет, ты не умрешь, я обещаю. У тебя паническая атака. — Его трясет с ног до головы, и мое сердце болезненно сжимается. Я знаю, что он сейчас чувствует. — Просто послушай мой голос, хорошо? Я здесь. Ты в безопасности. Кажется, что ты умираешь, но это не так. Теперь все, на чем я хочу, чтобы ты сосредоточился, это на том, как мои руки чувствуют тебя. Они тугие или свободные?

Он судорожно выдыхает и после долгой паузы отвечает:

— Тяжело.

— Верно. Я не отпускаю. Что ты чувствуешь? — Я жду его ответа, а когда он не отвечает, мягко переспрашиваю. — Натан? Скажи мне, что ты чувствуешь.

— Ммм… торт, — наконец бормочет он хриплым голосом.

— Да, он так приятно пахнет. Это ваниль с посыпкой. Мое любимое. Есть ли у тебя привкус во рту?

Я чувствую, как его дыхание немного выравнивается, а напряжение в его теле ослабевает. Я перемещаю одну из своих рук, чтобы нежно провести ладонью вверх и вниз по его руке.

— Мята, — тихо говорит он. — У меня во рту была жвачка, но, кажется, я ее проглотил.

Он кажется таким побежденным и смущенным этим. Я знаю страх и огорчение от того, что кто-то испытает мою паническую атаку, когда меня увидят такой неконтролируемой и обезумевшей. Я хочу, чтобы он знал, что я никогда не буду смотреть на него по-другому или смотреть на него хуже только потому, что я видела, как он погиб.

— Это нормально. Я делала это раньше. Я имею в виду, что с тех пор я могу попробовать только арбузную мяту, но это не так уж и плохо.

Я получаю крошечный смешок от него, так что я знаю, что он, должно быть, возвращается ко мне. Я прислоняюсь головой к его лопатке и целую там. Он снова прижимается ко мне спиной, его конечности слегка расслабляются.

Мы сидим так несколько минут, и я разговариваю с ним, пока его дыхание снова не становится нормальным, а его вес не давит на меня. Моя ладонь прижимается к его груди, и когда его рука накрывает мою, я знаю, что он больше похож на себя. Он сжимает.

— Откуда ты знаешь, что со мной происходит и что делать? — спрашивает он хриплым и надломленным голосом.

— Потому что после аварии я постоянно получала их. Каждый раз, когда я садилась в машину в течение первых нескольких недель, меня охватывала паника. Это худшее чувство. Как будто все закрывается, и ты не можешь избежать этого. Как будто ты был бы готов вырваться из кожи, чтобы получить минутное облегчение.

— Ага, — слабо говорит он. — В яблочко.

Между нами повисла тишина. Рубашки висят над нашими головами на сушилке, а кафельный пол у меня под ногами холодный. Рука Натана падает на мою голень и сжимает ее. Безмолвное выражение благодарности.

— Тебе сейчас лучше?

Я заглядываю ему через плечо, чтобы увидеть его лицо, но он отворачивается.

— Да, — говорит он, хотя голос его дрожит.

— Натан?

Я вытягиваю шею ему на плечо, но он не смотрит на меня.

Его плечи снова начинают трястись, но это уже не та бешеная дрожь, что была раньше.

— Пожалуйста, не… просто не смотри на меня прямо сейчас.

Он поднимает руку, чтобы прижать большой и указательный пальцы к глазам.

— Почему бы и нет?

Пауза, за которой следует прерывистый вдох.

— Потому что… я буду плакать, как ребенок, — говорит он, вторя моим чувствам после того, как несколько дней назад я разлилась на тротуаре. — Ты можешь вернуться туда. Я в порядке сейчас. Просто иди.

Он не пытается быть злым. Он отчаянно пытается сохранить свое достоинство.

Я держусь крепче.

— Ты всегда можешь плакать со мной, Натан. Мы в безопасности друг с другом.

Это ломает его настежь.

Он роняет голову на руки, и рыдания сотрясают его тело. Я держусь за него, прижимая ладони к его груди, чтобы он почувствовал, что я здесь, что я никуда не уйду, что он может выплакать достаточно слез, чтобы наполнить океан, и я все равно буду думать, что он самый сильный человек.

Внезапно он поворачивается, обхватывает меня руками за талию и притягивает к себе на колени. Мои ноги по обе стороны от его, но в этом моменте нет абсолютно ничего чувственного. Я его якорь. Он крепко обхватывает меня руками и зарывается головой мне в шею, плача так, как, я уверена, он никогда раньше не плакал.

Я провожу руками по его затылку.

— Натан, поговори со мной.

Ему требуется мгновение, но, наконец, он отвечает.

— Я ужасно устал. У меня было это стеснение в груди в течение нескольких недель, и это первый раз, когда оно вообще уменьшилось. Я чувствую себя разбитым. Раньше я мог справиться со всем, но…

— А сейчас не так много?

Он кивает мне.

— Ты не сломлен. Наличие панической атаки или беспокойства не отражает твою целостность. Ты перегорел, и это вполне понятно. Ты заставляешь себя больше, чем кто-либо, кого я когда-либо видела, и вполне естественно, что ты достиг этой точки.

Он качает головой.

— Нет… я не могу. Я должен быть в состоянии справиться с этим. Я должен быть в состоянии справиться с этим.

— Кто сказал?

Он не отвечает мне. Я отстраняюсь и сжимаю его челюсть руками, чтобы он посмотрел на меня. Даже в темноте я вижу, что его глаза красные и опухшие, и он очень смущен. Он пытается отвернуться, но я не позволяю ему, потому что мне нужно, чтобы он знал, что я не стыжусь этой его части. Он, вероятно, никогда не плакал ни перед кем за всю свою жизнь, в основном из-за культуры, в которой он пропитан изо дня в день, которая говорит ему, что его мужественность определяется его способностью оставаться непроницаемым для эмоций.