Екатерина Маркова - Блудница

Женевьева с трудом выкарабкалась из глубокого кресла и поправила перед зеркалом сбившуюся густую челку.

— Давай, детка, мне пора.

И, задумчиво глядя на свое отражение, пробормотала:

— Так и передай в свои органы: вся жизнь балерины Женевьевы Превер полетела коту под хвост… А Кристиану скажи, что я завидую тому, что он мужик. У них… эмоциональная память, наверное, ни к черту. Подцепил себе какую-то русскую девку… и счастлив. Будто никакой Марии и в помине не было. Ладно! Это я так. Ничего не передавай.

Когда Алена увидела, что Женевьева полезла садиться за руль, она ужаснулась и предложила подвезти ее на такси.

— Не учи меня жить, дорогая! Подрасти сперва. Чтоб ты знала, я за рулем всегда на автопилоте. Чао!

Когда машина Женевьевы скрылась из виду, Алена зашла в первое попавшееся кафе и, сделав заказ, в изнеможении откинулась на спинку стула. Общение с французской балериной выкачало из нее все силы.

Ксюша уже два часа тряслась в экскурсионном автобусе по узкому шоссе, разделяющему горные массивы. Настроение у нее было самое паршивое. Вероника, можно сказать, насильно вытурила ее на экскурсию. Конечно, она планировала эту поездку и обязательно совершила бы восхождение на гору Моисея, но сегодня у нее почему-то было очень тяжело на сердце. Она страшно перепугалась обмороку Вероники, и каким-то непостижимым образом этот кошмар при виде ее бесчувственного тела соединился с тем ужасом, который она пережила при известии о смерти Марии. Она, практикующий врач, растерялась настолько, что даже не смогла оказаться полезной сестре Монике, которая, надо сказать, четко, грамотно и быстро привела Веронику в чувство.

Когда Вероника открыла глаза, Ксюша зарыдала в голос, к ней тут же присоединилась Мария, и уже гувернантке пришлось утешать их и успокаивать. И сейчас ее беспокоило даже не то, что Мария осталась с Вероникой, которая, возможно, только делает вид, что все позади и она прекрасно себя чувствует. В конце концов, за девочкой может присмотреть и Потапов, и сестра Моника, и тот же Сева. Просто… у нее давно уже было смутное ощущение, будто все что-то скрывают от нее. А сегодня она острей обычного испытала это чувство. И сразу свалилась жуткая тоска по Кристиану.

В последнее время их отношения представлялись ей худым сосудом, который она постоянно пыталась наполнить до краев, а он протекал снизу… и ей никак не удавалось нащупать эти дырявые прогалы, чтобы залатать их… Очень не хватало Марии. Она одна была бы способна объяснить Ксюше, откуда взялась эта трещина и что же ей надо делать…

Она очень часто ловила на себе какой-то необъяснимый, растерянный взгляд Кристиана, прочитывала в нем затаенную тоску, точно Кристиан смотрел и не находил в ней того, что желал увидеть, словно раньше не доглядел чего-то, спохватился и, обрадовавшись тому, что сейчас обретет недосмотренное… вновь разочаровывался и грустил… Ксюша поначалу обижалась, когда ловила на себе этот жадный в предвкушении какого-то чуда, а потом… невыносимо больной взгляд… будто она на глазах таяла, как какая-нибудь Снегурочка, оставляя в воздухе лишь астральные очертания, трепещущие от его пустых разуверившихся глаз…

Но потом обида улетучилась как что-то мелкое и ничтожное по сравнению с тем, что творилось в эти мгновения в Кристиане. Она хотела задать вопрос, но немела от ужаса услышать ответ, от которого в одночасье могло рухнуть все, что их соединяло… По ночам он плохо спал, ворочался, тревожно вскрикивал, а потом, понимая, что мешает ей, бесшумной тенью проскальзывал в дверь, чтобы накуриться до одурения и под утро свалиться в обнимку с подушкой на диване в своем кабинете. В нем скрытно кровоточила какая-то незаживающая рана, а она, его жена, не имела допуска к этой тайне, похоже, для ее же собственного блага… И все равно она была счастлива с ним, потому что ни один мужчина на свете не мог вызвать такой восторг от его близости и ту любовь, которая могла быть отдана только ему…

Ксюша вспомнила, как после похорон Марии она появилась в Париже черная, обугленная, как весенний грач… Кристиан взял ее на руки, прижал к груди и стал баюкать, как младенца, шепча слова утешения, сострадания и любви. Он вновь надел на ее палец кольцо, которое уже однажды во время их помолвки он нанизывал с нежной улыбкой на ее безымянный палец, а оно не хотело надеваться — так тряслись от волнения ее руки. Потом, после похорон… в порыве отчаяния и решимости никогда не возвращаться во Францию и уйти в монастырь она передала это кольцо своей подруге Лии, уезжающей в Сорбонну, для Кристиана. Он тогда звонил ей на мобильный, но она, казалось, оцепенела, потеряла дар речи и тупо совала в руки бабушке или отцу трубку с немой просьбой в глазах не подзывать ее ни к кому на свете.

Спустя сорок дней, вернувшись с кладбища домой и отсидев полагающееся в этот день застолье, Ксюша ушла к себе в комнату и, разбирая постель, наткнулась на запечатанный конверт, лежащий под подушкой. «Моей дорогой дочери» прочла она на конверте слова, написанные знакомым до озноба маминым почерком. В тот момент она не очень удивилась тому, как он попал к ней в постель. Накануне давний знакомый деда старый юрист и преподаватель Марии в университете зачитал ей оставленное матерью завещание, что тоже никого не удивило. Мария сама, будучи юристом, часто недоумевала по поводу своих несознательных клиентов, полагающих, видимо, что они бессмертны, и не торопящихся оформлять завещания. Из завещания, оставленного Марией, следовало, что валютный счет в парижском банке оформлен давно на имя Ксюши и сумма денег дает ей возможность закончить там университет, ни в чем не нуждаясь…

Конверт, видимо, старый юрист Михалкин забыл отдать вчера Ксюше, и бабушка или папа сегодня впопыхах сунули его ей под подушку… как зачастую она с детства находила там самые неожиданные сюрпризы и подарки. Подумав, что не очень-то это выглядело с их стороны тактично… если не сказать бесчувственно, Ксюша трясущимися пальцами вскрыла конверт. Прочла:

«Моя дорогая девочка!

Никогда никому не верь, что меня нет. Я всегда буду рядом с тобой.

Смерть — великая обманщица, она претендует на то, что бессмертно. Для любви не бывает смерти, это единственное, что живет вечно. Только слабых духом может она ввести в заблуждение, но не нас с тобой. Ты — сильная, мудрая, стойкая. Не позволяй себе жалеть себя, соберись и живи так, чтобы мне было за тебя радостно. Я никогда не говорила тебе неправды. Если что-то скрывала, то по единственной причине — у каждого возраста есть свои представления о жизни, и разрушать их, вносить в незрелую душу смятение и лишать ее гармонии — просто нечестно.