Вернуть жену любой ценой - Анна Гранина

С облегчением, почти с благоговением передает мне этот кружевной, плачущий сверток.

Я беру Веру на руки. Она крошечная, невесомая. Теплая.

– Сделай смесь, Веру надо покормить.

Мирон кивает и оставляет нас.

Кладу ее на пеленальный столик и проверяю памперс. Там все в порядке. Но назад не кутаю.

Беру ее в легком трикотажном боди и прижимаю к груди, начинаю тихонько, инстинктивно покачивать.

Смотрю на нее. На это крохотное личико, которое я видела сегодня днем, но теперь оно раскраснелось от крика, ротик беззвучно открывается, требуя. И вдруг, сквозь пелену моей боли, вины и отчуждения, меня пронзает волна... чего-то абсолютно нового и древнего.

Наклоняюсь к ней и касаюсь губами между бровками.

Ее плач превращаясь в сиплое хныканье, потом в тихое сопение. Она чувствует меня. Чувствует тепло, тихий ритм сердца, который не бьется в панике.

Я смотрю на ее личико: крохотный, сморщенный носик, длинные, реснички. Пухлые губки.

И в этот момент вся моя ледяная стена дает трещину.

По телу проносится волна дрожи и мурашек. А грудь непривычно покалывает.

Это как прилив, который невозможно остановить. Инстинкт. Безусловное, необъяснимое, обжигающее чувство материнства. Это та самая, невозможная мечта, о которой я уже боялась думать. Ребенок, которого я не выносила, но который нежностью и родством бьет меня прямо в солнечное сплетение.

Сердце, которое до этого было камнем, оттаивает. Оно начинает трепетать не от боли, а от нежности. Я глажу ее по щечке, и она чмокает губами. Она не знает о суррогатных матерях, о прошлом, о моих страхах. Она просто нуждается в маме. Кто возьмет на ручки и покачает.

Я прижимаю ее к себе крепче, вдыхаю этот сладкий, молочный, родной запах. Счастье? Нет, еще не счастье. Но это зарождение. Зарождение Веры в моем сердце.

– Я сделал, – Мирон заходит в комнату и трясет бутылочкой. – Покормить?

– Я сама, – забираю у него и сажусь в кресло.

Подношу к ее губкам крохотную соску, Вера инстинктивно приоткрывает губки и обхватывает. Начинает делает маленькие, но жадные глотки.

Представляю, как она пила бы мое молоко, как я кормила бы ее грудью и опять это покалывание. Как напоминание о несбывшейся мечте.

Я поднимаю глаза на Мирона. Он сидит на полу напротив, прислонившись к стене, и смотрит на нас. В его глазах – уже нет паники. Только безмерная, тихая благодарность.

– Ты ее успокоила.

– Ей было просто жарко.

– Нет… ей не хватало мамы.

Глава 60.

Ада

Разогреваю Пашке на завтрак молоко и пеку блины. На столе недопитый вчера Мироном кофе.

Вера сопит у меня на плече, тяжелая от сытости, а в груди все еще отзывается то странное покалывание – не боль, а как будто кто-то изнутри щелкает выключателями, включая уголки, куда я боюсь заглянуть.

Пашка выскакивает на цыпочках, но все равно грохочет, как трактор.

– Она уже проснулась? – шепотом, который совсем не шепот.

– Поела и снова спит, – отвечаю также "тихо".

– Можно я ее понюхаю? – серьезно. – У младенцев запах как у блинчиков.

Я улыбаюсь краешком губ.

– Только аккуратно.

Наклоняюсь, он вдыхает носом.

– Точно блинчики.

Мирон появляется в дверях с пустой бутылочкой, которую забрал откуда-то. Я даже толком и не помню, что мы ночью делали.

– Как ты? – кивает мне и сразу идет к дочке.

– Нормально.

– Давай я подержу.

Я передаю Веру ему – и в этот момент его ладони закрывают крошечную спинку так бережно, что во мне опять что-то трескается.

Это так мило. Вот если отбросить прошлое, то сейчас у нас самая настоящая семья, о которой я когда-то мечтала.

Я быстро отворачиваю и заканчиваю с блинами. – Можно ее положить в кроватку, она должна еще поспать.

– Хорошо.

Пашку садится завтракать.

– Тебе кофе сделать? – спрашиваю Мирона, когда возвращается.

– Да пожалуйста.

– Слушай, мне сегодня к врачу надо. Посидишь с детьми?

Он почти не моргает.

– Посижу. Конечно. Могу отвезти. Во сколько?

– Не надо. Сама доберусь, – ставлю кружку в кофемашину, лишь бы не смотреть ему в глаза.

– Что-то случилось?

– Ничего, – отрезаю, мягко, но жестко. – Плановый осмотр.

Он стискивает губы, кивает.

– Точно?

– Точно. Вера будет спать. Смесь ей делай на пол-ложки гуще, она меньше срыгивает, потом не забывай столбиком подержать, минут пять. Памперс проверяй.

– Понял.

– И Пашка в бассейн к десяти, полотенце в синем рюкзаке. Не забудь шапочку. Я могу не успеть.

– Шапочку, синяя сумка, к десяти, – кивает Паша важный, как капитан корабля. – Мам, я за Веру отвечаю, пока ты… ну… к врачу.

– Ты отвечаешь за мультики на минимуме, – поправляю и поглаживаю его по макушке, – чтобы не разбудить Веру.

– Ну ла-а-адно.

Ставлю перед Мироном кружку.

– Ты сама ела что-нибудь?

– Потом.

Он изучает мое лицо, как будто там ответы, и не находит.

– Я правда могу отвезти. Или хотя бы такси вызвать.

– Я на машине, сама заеду. На связи.

– Ты же расскажешь мне, если что-то не так.

– А тебе интересно?

– Мне это важно.

Киваю, но не отвечаю. Быстро переодеваюсь и еду к врачу. Хочется скорее понять, что это и все ли в порядке.

Никогда еще так не боялась идти к врачу. Может, потому, что сейчас все так хорошо и правильно, что не хочется это терять?

– Аделаида? Проходите. Что беспокоит?

Я сажусь, цепляю локтем ремешок сумки.

– Симптомы странные, – начинаю и сама слышу, как дрожит голос. – Покалывает в груди. Ночью прямо… как прилив. И грудь стала… очень чувствительной.

Он записывает, поднимает взгляд.

– Когда это началось?

– Вчера ночью. – Вдыхаю. – У нас дома новорожденная девочка. Ребенок от суррогатной мамы. Биологически… мой. Но вынашивала не я. Я ее покормила смесью и на руках держала. И вот… – киваю на грудь. – Это все. Я боюсь, что это что-то…

– Давайте пока без предположений.

Врач осматривает мою грудь, делает УЗИ, листает историю болезни.

– Это очень похоже