Без права на слабость (СИ) - Лари Яна

– Да не особо.

– Засунь свою гордость в задницу, зажми Беду в углу и спроси сама, – отрезает Лихо, игнорируя мой скепсис. – Пацан, между прочим, без тебя загибается, пока ты здесь корчишь из себя снежную королеву. Не жди сиюминутного преображения, он живой человек, а не игрушка трансформер. Тим боится тебя потерять вот и дурит.

Ага, безусловно. Так боится, что хватило пары часов, чтобы найти себе утешение. Бессмысленно спорить, мужскую солидарность не перекричать, хоть проори я Матвею в рупор на ухо, что у измены нет оправдания. Лучше молча погуляем. Мне ещё нужно подумать, как пережить свадебный вечер, на который приглашён озабоченный Кауров, ведь помощи в случае чего ждать снова неоткуда.

Теперь можешь спать спокойно

Свадебная вечеринка в самом разгаре, гости непринуждённо перемывают друг другу кости, папа не сводит сияющих глаз с Анжелы, а сама невеста в облегающем светлом платье выглядит хрупкой и одновременно несгибаемой. Её уязвимость выдают только тёмные круги под глазами, с которыми не справились ни охлаждённые ломтики огурца, ни тональный крем, ни пудра.

Тимур как выскочил из дома вчерашним утром, так больше не давал о себе знать. Разряженный телефон остался лежать в его комнате вместе с бумажником и студенческим билетом. Анжела держится, но поздний звонок в морг не миновал моих ушей и, притаившись за дверью кухни, я молилась вместе с ней, чтобы Беды не оказалось среди поступивших. Какой-то непоследовательный порыв, учитывая моё желание собственноручно открутить ему яйца.

Ещё один нарушитель спокойствия украдкой плавит взглядом лиф моего платья и чем меньше коньяка в стоящей перед ним бутылке, тем больше вероятность что разговор которого я так старательно избегала последний месяц всё-таки состоится. А как иначе? Кауров даже явился без супруги, сославшись на простуду дочери, чем максимально развязал себе руки. Козёл похотливый. Добром этот вечер точно не закончится. Передёрнувшись от очередного едкого взгляда, решаю в случае чего заманить его в укромный угол и хорошенько треснуть чем-нибудь тяжёлым, чтобы не вздумал испортить молодожёнам праздник.

– Милая, ты себя нормально чувствуешь? – папина рука ложится мне на лоб, проверяя нет ли жара.

– Душно, – поправляю его бутоньерку, пряча подавленность за слабой улыбкой. – Выпью воды и станет легче.

Отец исчезает и через минуту возвращается под руку с Анжелой, из чего следует вывод, что моя игра была неубедительной. Видимо, вердикт решено предоставить её намётанному взгляду. Проблема в том, что причина недомогания у нас с мачехой одна, и невеста лишь ободряюще сжимает мою кисть, подавая стакан охлаждённой воды.

– А вот и я! Мамуль, прости за опоздание, в нашей дыре достойных букетов не нашлось, пришлось импровизировать. За всё прости...

Приходиться сжать стакан двумя руками, благодаря провидение за эту удачную возможность скрыть дрожь в пальцах, вызванную внезапным появлением Тимура. Его лица не видно за красной бархатной коробкой заполненной парой сотен белоснежных бутонов. Похоже, в нашем городке реально не осталось ни одного цветочного ларька, в котором бы продавались белые розы.

Дико так радостно реагировать после предательства, но впервые за прошедшие тридцать два часа ада мне дышится легко. Потоки кислорода дерут лёгкие, так жадно я вдыхаю близость Беды. На пару секунд прикрываю глаза, наслаждаясь каждым мигом искрящего притяжения, и это чувствуется так остро, словно жизнь до этих пор стояла на паузе.

– Мам, Александр, поздравляю. Будьте счастливы.

Пропустив момент, когда Тимур оставил цветы на специальном столике, поражаюсь изменениям, произошедшим с ним за последние сутки. Чёрные джинсы, пиджак, тёмно-синяя рубашка – непривычно видеть его таким строгим, без малейшего намёка на обычную небрежность. На свежевыбритом лице ни следа новой драки или пьянки. Чёткие движения, ровный голос и что-то неуловимое, что заставляет чувствовать себя невидимой. Это неожиданно отрезвляет, помогая взять себя в руки.

Мгновенно преобразившись, Анжела, что-то говорит, пока он подносит к губам протянутый отцом фужер. Всего один глоток, длиной в пару мгновений за которые в груди всё сковывает льдом. Как загипнотизированная смотрю на правую руку Тимура с небольшим воспалением вокруг свежей татуировки, и почему-то закладывает уши. Точнее все звуки заглушает собственное дыхание – затруднённое как если б мне на голове плотно затянули прозрачный пакет. Теперь на тыльной стороне его ладони набит объёмный револьвер, чьё дуло венчает костяшку указательного пальца. И чуть дальше на фаланге, бликует выстрелившая пуля с короткой гравировкой – Лера.

Казалось бы – ожидаемо, но целиком подготовиться к такому невозможно. Жжение в груди острое, реальное, словно в меня только что выпустили реальные девять грамм свинца. Я первой поставила точку, зная, что не смогу простить измену, а реагирую так же остро, как прошлым утром на мансарде. Только сорваться не на ком. Сегодня нельзя.

Отставив пригубленный фужер на подносе, Тимур целует в щёку Анжелу, жмёт руку папе и проходит мимо меня.

Просто проходит мимо.

Ни улыбки, ни взгляда презрительного – ничего. Внутри буря. Зря только понадеялась, что тоска по Беде перегорела прошлой ночью, когда я скулила в пропахшую его шампунем подушку, пока не стала задыхаться от спазмов в диафрагме. Он всё-таки вычеркнул меня из своей жизни.

«Я никому не позволю причинить тебе боль, и сам не предам, потому что люблю» – лжец. Он даже не разобрался. Сам же и добил своим упрямством.

– Виктор, – пытаюсь отвлечься, дотрагиваясь до рукава присоединившегося к нам Звягина. – Потанцуешь с сестрой?

– С удовольствием, – кивает он, бросая в спину Тимура короткий взгляд с коварными бесенятами на дне, и приобняв меня за талию, шепчет с плохо скрытым воодушевлением. – Хочешь заставить ледышку ревновать?

– Это бессмысленно, – вздыхаю, безотчётно сминая рубашку на его плечах.

– Лер, та рыжая пигалица тебе в подмётки не годится. Не грусти. Ну хочешь я с ним поговорю? Сомневаюсь, что у них что-то было. Пацан не девка, чтоб его в отключке можно было поиметь – элементарно моторчик не заведётся, а твой белобрысый айсберг, даже утром ещё еле ноги переставлял.

– Не нужно! – пытаюсь держаться непринуждённо, но чувствую, что проигрываю, при одном только взгляде в сторону Беды.

Подойдя к Каурову, он даже не жмёт ему руку как тому же Матвею или папе, а стискивает в братских объятиях, с похлопываниями по спине и всеми вытекающими ритуалами крепкой дружбы. Будто лет сто не виделись. Сергей что-то ему говорит, адресуя мне многообещающую сальную ухмылку. Словно в насмешку. Кошмар какой-то.

Я думала, выстою. Верила, что найду в себе силы если не дать отпор, то проиграть достойно. Осуждение одного близкого человека мелочь перед вероятностью потерять другую не менее близкую душу. Я осознала это слишком поздно, и теперь беспомощно смотрю, как Беда пренебрежительно кривит губы, впервые с момента своего появления удостаивая меня взглядом, тем самым – ледяным до зябких мурашек вдоль позвонков.

Чтобы расписаться в поражении не хватает только опустить глаза, и я размашисто ставлю эту последнюю роспись. Он снова осудил меня без разбирательств, ударил так, что мне едва ли светит оклематься, но сердце всё пытается собрать из фрагментов недосказанного и не увиденного разбитую веру в его невиновность. Нулевая. Как доходит до Астаховой в его футболке – надежда на верность осыпается заново. И знаю, что должна отпустить, но не получается. Мне нужно услышать правду. От него. Но… нет. Не могу пока, не готова.

Как-то, когда я впервые сама поднялась к Тимуру на мансарду, он признался, что не расспрашивает обо мне, потому что не готов услышать истину. Тогда я не поняла в чём смысл. Лучше бы всё так и оставалось.

– Лер, ну давай я ему тогда просто нос сломаю? – не унимается Виктор, на что я только качаю головой, безуспешно стараясь сглотнуть ком в горле.