Эльмира Нетесова - Любимые не умирают

   Катька слушала, сжавшись в комок:

  —   Неужель за костюм могли посадить? — вырвалось у нее невольное.

   —  Тот самый староста расстарался. Он насочинял донос и передал в органы безопасности, с какими сотрудничал с первого курса. Тогда всюду давался план на выявление врагов народа. Тот староста не одну мать толкнул в руки чекистов, никто из тех не вернулся, только мама. Она строила Колымскую трассу вместе с другими в женской бригаде. И теперь не может спокойно вспоминать то время. Когда реабилитировали, ушам не поверила. И все ж Бог увидел ее!

  —   А как тот староста? Он живой?

  —   На него тоже сексот нашелся! Такой же как он сам. Подловил и заложил для плана. В институтах в то время хватало фискалов, стукачами их называли и суками. Скольких людей они погубили, ни счесть. Немногие дожили до воли. Но, вытравила из них Колыма все человеческое тепло и веру в людей отморозила.

   —  Если так, не было б у нее подруги,— не согласилась Катька.

  —   С этой подругой они прошли Колыму! — ответил глухо Александр Степанович.

  —   Кем работает Елена Ивановна?

  —   Теперь на пенсии. А до того — ведущий специалист секретного предприятия. Она о своей работе никогда ничего не рассказывает. Зато наград имеет много. Ее величают гением, светилом науки. А ведь чуть не погибла. То, что мать рассказывала о Колыме, как ей приходилось выживать, у меня, уже взрослого человека, кровь стыла в теле. А ведь она женщина! Я бы сломался, не выдержал бы! — закрыл лицо руками и, отогнав воспоминания, перевел разговор на другую тему:

  —   Вот мы часто спорим с матерью о моей бывшей жене. Людмиле! Уж так случилось, что поспешил, она показалась мне идеалом. Доверчивость погубила. Вот и попал на веревочку, как наивный лопух. Клюнул на смазливую рожицу, точеную фигуру. Да что там я, многие на этом погорели. Когда увидел изнанку, все отгорело мигом, и мы расстались. Я ни о чем не жалею кроме потерянного времени. Нас ничего не связывает. Все ушло. Одно

осталось, недоверие к женщинам. Уж если они наказывают, то это всегда очень больно и надолго.

   —  Потом ни на кого смотреть не хочется? — убирала Катя со стола.

   —  Годы прошли, а я все не могу забыть. Впрочем, сам виноват. Женщину можно пустить в постель, но не в душу,— усмехнулся человек скупо.

  —   Я тоже за свое получила. Конечно, любви не было. Верней, Колька не любил меня. А я забеременела. Думала, родится дитя и мужик вместе с ребенком меня полюбит. Только зря ждала. Колька кроме себя и Евдокии Петровны никого не полюбит.

   —  Как знать, случается, что это чувство приходит даже в старости, к тем, кто по молодости свое просмотрел и пропустил мимо сердца. Вот тогда любовь становится настоящей пыткой, испытанием, наказанием за безрассудную молодость. Влюбленные старики — ненормальные люди. Они забывают о возрасте и скудных возможностях. На них смешно и грустно смотреть,— вздохнул человек.

  —   Вы о ком? — спросила Катя.

   —  Да хотя бы о себе...

  —   Какой же из вас старик? Мой отец куда как старше, но старым себя не считает. Даже Акимыч, хоть ему уже сколько лет, не любит, когда его стариком называют, и спорит, что мужиков не возраст валит, а болезни и хреновые бабы...

   —  Не совсем так! Человека губят жадность, глупость, наглость, еще зависть. Конечно, многое на это наслаивается, пьянство, переживания, но куда от того денешься? Мы — живые люди. Не умеем себя держать в руках. Порой сознательно идем к своей беде. А потом сетуем. Вот я сегодня говорил с вашим директором комбината. Он через пару месяцев подыщет вам работу. Но уже я подумаю, отпускать ли вас к нему? Кстати, вы за это время сами обдумаете все варианты и выберете лучший. Как решите, на том остановитесь, договорились? Впереди два месяца, думаю, что времени достаточно.

   —  А если вы женитесь, или Елена Ивановна меня не захочет, как тогда быть? — насторожилась баба.

   —  Первое исключено! Мать всегда ориентируется на меня. И если я не даю отбой домработнице, она этого на себя никогда не возьмет. Пока вы устраиваете нас обоих. Дальше будет видно,— встал из-за стола и, пройдя в зал, включил телевизор. Катя взялась гладить белье, думала о Димке, родителях, Акимыче.

   ...Лесник, об этом баба знала, долго отлеживался в зимовье после Васьки и деревенских мужиков. Он был весь в синяках, все внутри болело, ноги и те сдали, отказывались держать человека, постоянно болела голова. Катька сколько могла ухаживала за дедом, лечила, кормила, помогала встать на ноги. И когда Акимыч окреп, сам отпустил бабу, сказав, что он ей уже не нужен и сам обойдется без нее.

   —  Спасибо тебе, дедуля! — обняла Катька Акимыча на прощанье. Тот, придержав ее, сказал глухо:

   —  Смотри ж, Катюха! Держись подальше от хмеля! Он, худче Кольки враг твой. Беги от соблазнов и наливающих. Не потеряй голову. А если когда-то вздумаешь навестить, с великой душой встрену! — проводил до деревенской дороги и долго смотрел ей вслед. А через месяц услышала от деревенских, что взял он в зимовье женщину из деревенских, с детьми. У той мужик спился и помер в дурдоме, одолели человека глюки. Он и в деревне семью мучил, кидался с топором на детей, принимая их за бесов. Жена терпела, покуда не саданул топором по ноге младшему сыну, а когда тот упал, бросился отец душить сына. Едва отняли мальца соседи. Потому, когда хоронили, никто не оплакивал мужика. Жена честно выдержала год траура, а потом дала согласие Акимычу. Тот давно приметил терпеливую, трудолюбивую бабу, какая никогда никого не злословила, молча несла свой крест, растила детей и похоронила мужа, не сказав вслед ему ни одного плохого слова.

   От своих деревенских услышала Катя, что теперь Акимыча не узнать, будто на двадцать лет помолодел человек, выпрямился, укоротил бороду, в деревню приезжает улыбчивый, в белой рубахе. Вот только одно плохо, насовсем отказался лесник лечить деревенский люд, всем отказал навсегда и закрыл на крепкие запоры двери своей избы и само сердце.

   Катька, тяжело вздыхая, разглаживает рубашку Александра Степановича:

   —  Когда-то Димка будет носить вот такой же размер, в настоящие мужики вырастет малыш. Кем же он будет? Тоже уйдет из деревни в город? А может, станет свинарем, как дед с бабкой? Те уже не мыслят себя без фермы. Вся жизнь в сплошном свинстве. Предложи им другую работу, они с тоски засохнут. Им запаха говна не будет хватать, визга и этой адской нагрузки, работы без выходных и праздников. За все годы они ни разу не были в отпуске. Ведь вот тоже — чужим не хотели доверять. Все сами! А сколько той жизни? Когда-то она подойдет к своей черте. Придут на ферму другие, чужие люди и станут работать вместо моих стариков. Жизнь не остановится. Кто вспомнит, кто были эти Федотовы? А может, вот так живут, чтоб отвлечься и не видеть вокруг себя человечье свинство? Ведь даже в деревне у них, особо в последнее время, друзей не стало. Только внуки, мои племянники, как птенцы в гнезде, копошатся под сердцем. Но и они, возмужав, разлетятся. Как переживут эту разлуку мои старики, стерпят ли пустоту и одиночество? — складывает рубашку Катя.