Салли Боумен - Отвергнутый дар

Она повернула голову к окну, а потом снова к нему, с отчаянием привлекая его к себе.

Позже, когда они, застыв, лежали вместе, она внезапно вырвалась из его объятий, потянула его за собой, и они оказались на коленях напротив друг друга. Она подняла руки и прижала к щекам; Эдуард увидел, к своему ужасу, что лицо ее мертвенно-бледно, а в глазах блестят слезы.

– Эдуард, ты веришь, что я люблю тебя? Скажи, что да. Поклянись мне, что веришь. Поклянись, что будешь верить.

Вместо ответа он нагнулся поцеловать ее, но она приложила руку к его губам.

– Нет. Ты должен это сказать. Я хочу услышать это. всего один раз.

Она дрожала, и голос был немного громче обычного, словно для нее было чрезвычайно важно, чтобы он казал то. что всегда считал самоочевидным.

– Я верю. Ты знаешь, что я верю. Дорогая моя, что случилось?

– Ничего. Я хотела быть уверенной. Сама не знаю почему. – сказала она. И снова легла на подушки, закрыв глаза. Эдуард лег рядом, озадаченный, но тронутый этой странной мольбой. Ему пришло в голову, что это первый раз она его о чем-то попросила, и эта мысль принесла ему внезапное ощущение счастья. Он поцеловал ее лицо и ощутил соленый вкус слез на ее щеках. Тогда он ласково вытер их рукой, глаза ее открылись, и она улыбнулась ему.

Эдуард обнял ее, и они лежали неподвижно. Больше не было произнесено ни слова, а через некоторое время дыхание Элен стало тихим и равномерным. Эдуард уверился, что она спит.

Он тоже закрыл глаза, и сознание погрузилось в темноту. В прошлом нередко бывало, что сон ускользал от него. В эту ночь он спал мирно, как ребенок.

Когда он проснулся утром, рядом с ним было пусто; Элен, которая приняла решение, уже не было.

ПОИСКИ

1959

– Она вернется, – сказал Кристиан.

Была глубокая ночь. С момента исчезновения Элен Хартлэнд прошло уже сорок восемь часов. Друзья сидели вдвоем в кабинете Эдуарда в Шато де Шавиньи. Некоторое время Эдуард рассказывал, а Кристиан задумчиво слушал. Затем последовало долгое молчание, которое Кристиан наконец нарушил, стараясь придать своему голосу уверенность. Вообще-то ему всегда удавалось убедительно произносить разное светское вранье, все эти фальшивые любезности. Сейчас же, возможно, оттого, что все было слишком серьезно, а ему так хотелось утешить друга, Кристиан понял, что слова его прозвучали неискренне.

Эдуард испытующе посмотрел на него; глаза на бледном лице казались еще темнее обычного. Взгляды их встретились.

– Ты так думаешь? – холодно спросил Эдуард и попытался улыбнуться. Со времен их студенческой юности Кристиан знал, что «английская», «оксфордская» улыбка означает следующее: можно вытерпеть что угодно, если относиться к этому с иронией. Попытка вышла неудачной, Кристиан отвел глаза, а Эдуард снова склонился над столом. Там лежала фотография Элен, сделанная одним из конюхов; сегодня утром, смущаясь и робея, но явно желая помочь, ее принес грум. Фотография была сделана на прошлой неделе, когда они с Элен, возвращались с верховой прогулки. Других снимков Элен у него не имелось. Она только что соскочила с лошади и улыбалась – ему, как полагал Эдуард, но сам он был за кадром.

Нахмурив брови, он вглядывался в фотографию, словно она содержала в себе некую тайну, словно могла ответить на все вопросы, тупой болью теснившиеся у него в мозгу, но все они сливались в один вопрос, в одну большую боль: почему? Еще, конечно же, куда?

Но оцепенелый от потрясения разум отказывался работать, и поэтому вопрос о том, куда она могла уйти, – самый насущный сейчас (Эдуард понимал это) – как-то ускользал на задний план. Как ни старался Эдуард сосредоточиться, мысли упрямо возвращались к пресловутому почему и к зияющей пустоте, образовавшейся в сердце. Он чувствовал: стоит только понять почему, и тогда ответ на все остальные вопросы, в том числе и куда, придет сам собой.

А еще это почему, неистребимо вертящееся в голове, столь сильно терзало Эдуарда, так как он знал, что существует очень простой и логичный ответ. Она ушла, потому что не любит его. Вот и все. Эдуард наконец произнес про себя слова, которые гнал прочь эти два дня. И к его собственному удивлению, боль тут же ослабела, ибо он понял – это неправда. Разумно, да. Логично, да. Уйти так, как это сделала Элен, без единого слова, оставив все, что он ей когда-либо дарил: пару серых перчаток из «Гермеса», кольцо с квадратным бриллиантом, аккуратно положенное на них сверху, платье от Живанши, все другие платья и костюмы для верховой езды, в идеальном порядке висящие у нее в гардеробной; поступить таким образом, уйти так окончательно, как будто последние семь недель ровным счетом ничего не значили, – разумеется, во всем этом можно было увидеть лишь окончательный отказ, полное неприятие того, что было сделано и сказано ими друг другу.

Но немедленно его мозг отказался принять подобное объяснение. Эдуард вспомнил ее лицо, когда в последнюю ночь она говорила ему о своей любви, и понял, что по-прежнему верит этому и будет верить. Ибо если то была ложь, то правды вообще не существует, а его жизнь – пустыня.

Он взглянул на Кристиана, сидящего у камина, и на мгновение испытал искушение рассказать тому о своих чувствах Но Кристиан, не верящий ни во что, кроме, быть может, истинности великого искусства, и весьма мало верящий в продолжительность любой любви, вряд ли поймет его, подумал Эдуард. Кроме того, он и так наговорил этой ночью Кристиану более чем достаточно. Вздохнув, он снова склонился над фотографией.

Наблюдая за другом, Кристиан смотрел на него с жалостью, которую старательно маскировал своей обычной невозмутимостью. Он заметил, что Эдуард уже сожалеет о своих признаниях. Бедняга, подумал Кристиан. Должно быть, чертовски трудно быть таким гордецом. Почему для него так важно не показать, что ему больно? Интересно, а с женщинами он другой? Как он вел себя с Элен? Позволял ли заметить свою уязвимость? Кристиан взглянул на склоненную голову Эдуарда и нахмурился. Очевидно, позволял. Осознав этот факт, Кристиан даже слегка обиделся. Эдуард, которого он искренне любил, с какой-то женщиной был в более близких отношениях, чем со своим старейшим другом, – непостижимо! Кристиан полагал, что барьер, существовавший между ним и Эдуардом, был стеной непонимания, стоящей между человеком гетеросексуальным и гомосексуальным; и даже самая крепкая дружба не могла преодолеть этот барьер. Секундная ревность кольнула сердце Кристиана, он почувствовал к Элен сильную неприязнь, которую подкрепляло его всегдашнее недоверие к слабому полу. Он тут же отогнал от себя эти мысли и подался вперед.