Юлия Чеснокова - Тигриный лог (СИ)

Настоятель впился в меня глазами и замолчал как-то по-особенному. Я боялась нарушить его немые размышления. Кто знает, о чем он думает? По крайней мере, это первый человек за полдня в этих местах, что соизволил растолковать мне что-то и сообщить, и обошелся по-человечески.

— Ты должна будешь оставить телефон у брата-привратника, — вдруг сказал он. — Я дам тебе взглянуть издали на посвященных, а ты станешь такой незаметной и тихой, что никто, кроме меня и нашего верного стража не узнает о твоём присутствии. Завтра утром ты отправишься домой.

— О, спасибо, спасибо огромное! Я только позвоню маме и предупрежу, что вернусь утром… — горячо поблагодарила я уже удаляющийся силуэт лысого учителя, или директора, кем бы он ни считался в этой школе боевых искусств. Калитка осталась приоткрытой и я, закончив звонок, побежала к ней. С той стороны, придерживая дверцу, стоял высокий часовой, возвышавшийся надо мной, словно башня. Его лицо было закрыто черным платком, как у африканских бедуинов, и сверху накрыто так же, так что оставались одни те черные глаза, которые до сих пор не могли заговорить со мной, но смотрели пристально и зорко. Я окинула его с головы до ног. На поясе висел японский меч, и одет он снизу был в нечто среднее между юбкой и шароварами со складками впереди, посередине. Кажется, эта самурайская одёжа называлась хакама.

— Ну, привет, принц Персии, — кивнула я ему, пройдя мимо под его неотступно следующим за мной взором. Больно уж он похож был на персонажа компьютерной игры. Он указал мне рукой туда, куда ушел настоятель и я, оторвав от него глаза, поспешила дальше.

Привратник

За высоким забором иногда можно обнаружить совершенно непредсказуемые вещи. Я не удосужилась пройтись вдоль стены с улицы и не измерила её протяженности, но сюрприз был и не в том, — а скорее не только в том, — что внутренние угодья монастыря простерлись на не одну сотню метров, а в том, что ограждение шло лишь с одной стороны, выгибаясь дугой, на одном из загибов упираясь в растущую ввысь Каясан. Противоположный край заканчивался обрывом. Вертикальная скала такой высоты, что кружилась голова, не нуждалась в защитных постройках; забраться смог бы и не каждый профессиональный альпинист, да и отсюда по ней сбежать никто не смог, хотя бы и имел подготовку и снасти. А между той опасной горной трещиной и каменной стеной, сооруженной руками людей, тянулись разнообразные строения, образовывающие каскад прямоугольных двориков. Самый нижний, тот, что у обрыва, от ворот было почти не видно, но когда я прошла за настоятелем и поднялась по дощатым ступенькам, посеревшим от веками ступавших по ним подошв, и оттого будто присыпанных пеплом, на второй этаж чего-то похожего на башню, то из узенького окошка мне открылся полный вид, и там, далеко внизу, я разглядела крошечные фигурки учеников, в белых тобоках*. Кроме светлых пятнышек с темными головами, размеренно и синхронно меняющих позиции в четырех неравных по количеству этих мутных пятен рядах, мне ничего было не разглядеть.

— Присядь, — велел мне старик, указав на циновку перед едва возвышающимся над полом столиком, гладким скорее от запользованности, чем от лакировки, которая отсутствовала, давным-давно облупившись. Я послушалась, подобрав под себя ноги и расставшись с наблюдением за далекими человечками. Настоятель с непредсказуемой для его лет ловкостью сел напротив. — Можешь называть меня учитель Хенсок.

Кивнув, я перевела взгляд на простую керамическую посуду обычного глиняного цвета. Набор инструментов был один, значит, эта комната только его. Но шкафы с книгами и тощая подушка в углу подсказывали, что учитель Хенсок совмещает здесь и кабинет, и спальню.

— Я пятьдесят семь лет в монастыре, — зачем-то поведал он мне и подергал за шнурок неподалеку от себя. — Пришёл в него одиннадцатилетним мальчишкой. И за все эти годы я впервые сталкиваюсь с тем, чтобы кто-то так нагло использовал возможность Распахнутых врат! Я возмущен, — закончил он без единого всплеска, с доброжелательной улыбкой на губах. В дверях появился брат-привратник. Ясно, шнурок — это звонок, который тут даже не слышен. — Пожалуйста, поставь там вскипятиться чаю, ладно?

Поклонившись, монах вышел спиной, прикрыв за собой.

— Он точно не немой? — поинтересовалась я.

— Нет, просто при тебе не скажет и слова. Это один из лучших послушников, для него любая клятва нерушима, поэтому именно ему мы доверили охранять себя.

— Он один это делает? — изумилась я.

— Пока что в большем мы не нуждались, — Хенсок жестом указал мне на две чашечки на полке, которую я и не приметила в начале, как бы намекнув, чтобы их поставила перед нами я. Выполнив это, я села обратно. Окна удачно затенялись выступающей крышей и, несмотря на голые деревянные стены, щербатые и не крашенные, создавался музейный уют беседки, в которой когда-нибудь мог бы отдыхать янбан**, философствуя о великих проблемах, одна из которых повлияла на ход событий в целом королевстве. — Когда новобранцы немного поднатореют, то их можно будет ставить на дежурства у ворот. Когда-то это было почетно, а теперь — скучно и нежелательно, ведь сторож спит тревожно, или не спит совсем, и живет один в маленькой будке у самой калитки.

— Прям Гарри Поттер, — хмыкнула я и, поняв, что дедушка ничего такого не знает, смолкла. До Хогвартса этому заведению было далеко, и письму с приглашением сюда мало бы кто обрадовался, предпочтя подстрелить сову на подлёте.

— Мне жаль, что я не могу позволить тебе посмотреть на мальчишек и указать на виновника, вызвавшего в твоей душе переполох, — я зарделась, поняв, что проницательность учителя распространяется дальше, чем знание современного кинематографа, которое в быту и вовсе ни к чему, когда обладаешь более нужным знанием. — Лицо, как ты говоришь, не видела, а разговаривать они с тобой не станут, как и этот, — мотнул головой на бербера-цербера Хенсок. — А кто заговорит — того отсюда выпроводим, а идти большинству из них совершенно некуда.

— А вы не можете разрешить им со мной поговорить? — наклонилась я, разве что не заискивая откровенно.

— Автор устава не я, — шире улыбнулся он мне. — Табу есть табу.

— Но вы же со мной говорите!

— Это позволено только тем, кто достиг третьего тана*** и выше, поэтому с тобой здесь могут говорить только три человека: я, преподаватель борьбы и преподаватель философии. Мы три последних монаха, что достигли здесь высокого мастерства, и так давно никто не приходил в нашу цитадель, что только в этом году появилась возможность передать свои знания, если мы успеем…