Кэтрин Уокер - Остановка в Венеции

Я купила билет и принялась осматривать экспозицию. Организаторы явно собрали всех мыслимых и немыслимых свидетелей эпохи, в которую жил главный герой выставки. Веера, игральные карты, гребни для волос, миниатюры с изображением Венеции того времени, одежда, которую герой мог бы носить, туфли, кружева, ванны, женские портреты, гондола, табакерки, акварели, запечатлевшие его тюремную камеру, карты с планом его побега, его автографы, ранние издания, письма с упоминанием его имени и, разумеется, все известные его портреты — совершенно не похожие один на другой и не сказать чтобы неотразимые. План побега впечатлял. Абсолютно на первый взгляд невероятное предприятие.

Я прониклась беспрецедентным интересом к жизни Казановы и внимательно все-все-все осмотрела. На целый час я, забыв о своем, перенеслась в Венецию восемнадцатого века, мысленно примеряла платья, купалась в ваннах, знала лично и даже, кажется, любила — разумеется, безответно — Джакомо Казанову. Совершала побег из жуткой тюрьмы. Наконец экспозиция кончилась. Над выходом висела растяжка с цитатой из самого героя:

«Жизнь, будь она счастливая или несчастная, полная удач или неудач, все же единственная радость, которая есть у человека, и тот, кто не любит жизнь, не достоин ее».

В одном из предыдущих залов этот великий обманщик также советовал всем не обманываться.

На неизменном сувенирном прилавке я отыскала небольшую, изящно изданную книжку в простом синем переплете — «Казанова» Стефана Цвейга. Будет что почитать у себя в келье. Шел седьмой час, дело близилось к закрытию, и я, прихватив сверток, шагнула на кампо, под сухое желтовато-розовое небо, гадая, как вернуться в гостиницу. Попытка вспомнить проулок, по которому я сюда вышла, ни к чему не привела — от площади через равные промежутки расходилось несколько одинаковых на вид улочек. Оставалось только выбрать наугад.

Никаких знакомых ориентиров вокруг — но тут их нигде нет. Я шла и шла. Кампо почти не попадалось, мостов тоже. Я надеялась, что если буду все время поворачивать только направо, то, в конце концов, вернусь на прежний маршрут. Как бы не так. Я кружила по лабиринту. Повороты, тупики, повороты, никакого выхода. Свет начал меркнуть, до паники еще не дошло, но тревога уже подбиралась.

И тут в каком-то проулке я увидела собравшихся в кружок мальчишек, школьников, что-то выкрикивающих и приплясывающих. Их возбуждение меня отчего-то насторожило, шестое чувство подсказывало, что это не просто мальчишеские забавы. Кто там, в центре этого жестокого хоровода? Я все равно заблудилась и, повинуясь порыву, кинулась их останавливать. Прекратить это издевательство, или травлю, или что там у них — по поведению ясно было, что в центре приплясывающего кольца несчастная жертва. Я свернула в проулок.

Приблизившись, я разглядела, что под ногами у беснующихся мальчишек действительно мечется какое-то крохотное существо. Оно описывало лихорадочные круги, а парни притопывали и хлопали в ладоши, не давая сбежать. Кто же у них там? Крыса? Сделав еще шаг, я присмотрелась повнимательнее. Коричневый зверек размером чуть крупнее крысы, повизгивая, затравленно кидался на мальчишек, пытаясь выскочить, но топот и хлопки не давали вырваться из пыточного кольца.

— Прекратите! — крикнула я. Подействовало. Мальчишки, их оказалось человек пять, прервали пляску и обернулись. Зверек, тяжело дыша, рухнул на землю. Это оказалась карманная собачка.

— Что вы делаете? — воскликнула я, кидаясь к ним.

Они переглянулись, и по кругу пополз досадливый презрительный смех. Мальчишки хорохорились друг перед другом. Но и я осмелела от злости. Ворвавшись в круг, я подхватила собачку на руки.

— Как вы смеете мучить несчастное животное? — возмутилась я.

Они принялись огрызаться, но я не понимала ни слова.

Их оголтелость меня пугала. Восьмилетние пацаны, совсем не шпана, просто дворовые приятели, но они на взводе и толпой, а я одна, и больше на улице никого. Они обменялись понимающими улыбками — женщина, туристка, что она сможет? Собачка, тяжело пыхтя, прижалась к моей груди.

Я выхватила из кармана горсть сдачи, полученной с крупной купюры, которой заплатила за книгу. Бумажные и монеты. Сколько там, я не знала.

— Берите и отстаньте!

Я швырнула деньги на землю.

Тут же началась потасовка, похоже, сумма оказалась приличной. Я опрометью кинулась по проулку обратно, прижимая к себе собачку, Сначала петлять по переулкам наугад, лишь бы скрыться — из одной узкой улочки в другую, пока шум схватки за спиной не утих.

Наконец я выбралась на кампо. Из прилегающего переулка доносился Вивальди в исполнении высокого тенора. Благословен будь, Вивальди, ныне и присно. Да, да, это она, моя улица! Отсюда налево — и свобода. Укрыв полой куртки обессилевшую собачку, я поспешила туда.

Вот «Прада», вот наша прежняя гостиница, можно расслабиться. Я пробежала, не останавливаясь, мимо «Гритти». Можно расслабиться, но у меня за пазухой собака, и неизвестно, как к ней отнесется администрация. Особенно к бездомной без ошейника, если она действительно бездомная. Поэтому вместо гостиницы я завернула обратно на площадь Сан-Марко.

На пьяцце сгущались сумерки, но толпа и не думала редеть. Во «Флориане» тоже не продохнуть, всего пара свободных столиков. Мне надо было собраться с мыслями. Забравшись в самый дальний угол, я уселась спиной к остальным болтающим и выпивающим посетителям. Возник официант — еще один красавчик, — я заказала кофе и белое вино, хотя так толком за день и не поела. Когда он отвернулся, я достала своего страдальца из-за пазухи и посадила на колени. Да, это оказался мальчик.

Он уже не задыхался, но вид у него был совершенно страдальческий. Такой же становилась Дора, когда заболевала. Знакомо. Песик был совсем крохотный, фунтов шести-семи весом. Коричневый с черными подпалинами на милой мордашке, чистопородный чихуа-хуа и просто красавец. Я накрыла его полой куртки и погладила по голове.

— Бедняжка, — пожалела я мученика. — Бедный мой малыш.

Свернувшись клубочком под курткой, он ткнулся мне в руку со слабым поцелуем. На шее виднелась полоска примятой шерсти — след от ошейника. Значит, мальчик не уличный, а домашний, обласканный. Я украдкой сунула под стол бокал с водой, который принес официант. Песик выхлебал все одним глотком, потом отполз поглубже и почти моментально уснул, поникнув головой. Досталось ему сегодня.

За кофе и вином я размышляла, как быть с гостиницей. И невольно улыбалась. Вот эта выходка точно взбесила бы Энтони — подобрать собаку на улице в чужом городе за границей. Но он далеко, поэтому возразить или помешать мне не сможет. От этой мысли повеяло свободой — и одновременно сжалось сердце. Я не говорила с Энтони уже больше суток. Это впервые.