Дженнифер Уайнер - Чужая роль

— Ты о чем?

— О том. Таких теперь никто не носит!

— Да ну? В таком случае, почему бы тебе не объяснить, что носят самые модные девушки, когда приходится среди ночи ехать невесть куда и забирать из баров пьяных сестер? Хотелось бы знать! Интересно, создали ли Версаче и Валентино коллекции специально для таких, как мы!

— Плевать, — заплетающимся языком возразила Мэгги, глядя в окно.

— И тебе это нравится? — не отставала Роуз. — Пить каждый день, путаться бог знает с кем…

Вместо ответа Мэгги опустила стекло.

— Ты могла бы вернуться в школу. Получить работу.

— И стать такой, как ты, — скривилась Мэгги. — И секса ноль… сколько там прошло? Три года? Четыре? Когда парень в последний раз на тебя посмотрел?

— Если б я нацепила такое же платьице, с меня половина улицы глаз бы не сводила, — бросила Роуз.

— Можно подумать, ты в него влезешь! Да одна твоя нога не уместилась бы в этом платье.

— Да уж, — кивнула Роуз. — Я и забыла, что самое главное в жизни — нулевой размер. Очевидно, именно это сделало тебя столь успешной и счастливой.

Она долго без особой необходимости давила на клаксон, чтобы заставить идущую впереди машину прибавить скорость.

— У тебя полно проблем, — заключила она, — и ты нуждаешься в помощи.

Мэгги расхохоталась, откинув голову.

— А ты просто идеал, так, что ли?

Роуз тряхнула головой, пытаясь сообразить, как заткнуть сестру, но к тому времени, когда наконец выстроила схему нападения, голова Мэгги уже покоилась на подголовнике, а глаза были плотно закрыты.

Роуз подъехала к дому. По двору носилась Шанель, золотистый ретривер, собачка Сидел. Как раз в тот момент, когда Роуз, ухватив сестру за бретельки, подняла на ноги, сначала в верхней спальне, потом в прихожей зажегся свет.

— Вставай! — скомандовала Роуз. Мэгги споткнулась и, безвольно пошатываясь, побрела по двору, пока не добралась до входной двери современного здания весьма странных очертаний, которое отец и мачеха называли домом. Несчастные кусты живой изгороди по воле Сидел были безжалостно искромсаны, превратившись в причудливые завитушки, на коврике перед дверью краснела надпись: «Добро пожаловать, друзья».

Роуз всегда считала, что коврик купили вместе с домом — мачеха не была особенно гостеприимна, не говоря о дружелюбии.

Мэгги поковыляла к крыльцу, нагнулась. Роуз показалось, что сестру сейчас вырвет, но та сунула руку под плиту дорожки и выудила ключ.

— Можешь идти, — выдавила Мэгги, прислонясь к двери и пытаясь вставить ключ в скважину. — Спасибо, что подвезла, а теперь исчезни.

Не потрудившись повернуться, она прощально взмахнула рукой, но тут двери распахнулись и порог переступила сама Сидел Левин-Феллер: губы поджаты, халат туго перехвачен поясом, обтягивая тощую фигурку, лицо блестит от крема. Несмотря на бесчисленные тренировки, тысячи долларов, вбуханные в инъекции ботокса[3], и недавно сделанную тату — подводку на веках, красивой эту даму назвал бы разве что слепой. В дополнение к крошечным тусклым карим глазкам природа наградила ее огромными раздувающимися ноздрями — дефектом, который, по мнению Роуз, пластические хирурги исправить не могли, поскольку Сидел наверняка замечала, что может легко запихнуть в каждую по еврейской колбаске, и уж, конечно, не пожалела бы никаких денег, чтобы приобрести приличный вид.

— Она пьяна! — завопила мачеха, раздувая ноздри. — Ах, какой сюрприз!

Как обычно, она адресовала наиболее язвительные реплики в пространство, словно сообщая свои наблюдения некоему невидимому зрителю, который, несомненно, примет ее точку зрения. Роуз помнила десятки, нет, сотни ядовитых стрел, свистевших мимо ушей ее… и сестры: «Мэгги, тебе следует уделять больше внимания урокам! Роуз, не думаю, что тебе так уж необходима вторая порция».

— Мимо тебя не проскочишь, верно, Сидел? — встрепенулась Мэгги.

Роуз невольно фыркнула, и на мгновение сестры снова стали одной командой, объединившись против общего грозного врага.

— Сидел, мне нужно поговорить с отцом, — бросила Роуз.

— А мне, — добавила Мэгги, — срочно нужно в ванную.

Роуз подняла глаза и заметила в окне спальни блеск отцовских очков. Высокая, тощая, чуть сгорбленная фигура в пижамных штанах и старой майке. Тонкие седые волосы дыбились вокруг лысины.

Когда он успел так постареть? Похож на привидение… За годы их брака Сидел словно налилась энергией: помада становилась все ярче, «перышки» в волосах золотились, а отец тускнел, выцветал, словно фотография, надолго оставленная на солнце.

— Эй, па! — позвала Роуз. Отец принялся открывать окно.

— Дорогой, я все улажу, — крикнула Сидел, подняв голову. Слова были ласковыми, да вот тон — ледяным! Майкл Феллер помедлил, сжимая раму, и Роуз словно видела, как его лицо морщится, трансформируясь в знакомую гримасу боли и горечи поражения. Свет тут же погас, и отец исчез.

— Черт, — буркнула ничуть не удивленная Роуз и снова крикнула, громко, беспомощно: — Папа!

Сидел покачала головой.

— Нет, — отрезала она. — Нет, нет, нет.

— Любимое слово, — вздохнула Мэгги, и Роуз снова рассмеялась, вспомнив их первую встречу с мачехой.

К тому времени отец встречался с ней уже месяца два и в честь торжественного обеда оделся в лучший костюм. Он сильно нервничал, то и дело поддергивал рукава пиджака спортивного покроя и поправлял галстук.

— Ей не терпится познакомиться с вами, — сообщил он девочкам. Тогда Роуз было двенадцать, а Мэгги — десять, и обеим Сидел показалась самой шикарной дамой на свете. В тот день на ней были золотые браслеты, и серьги-подвески, и босоножки из позолоченной кожи. В волосах играли пепельно-медные отблески, выщипанные брови круглились золотистыми скобками. Даже помада имела золотистый оттенок. Роуз была ослеплена. И поэтому далеко не сразу заметила куда менее привлекательные черты Сидел: вечно поджатые в недовольной гримасе губы, глаза цвета мутной лужи и ноздри, разверзшиеся, подобно сдвоенному туннелю Линкольна[4], в самом центре ее лица.

За ужином Сидел отодвинула корзинку с хлебом подальше от Роуз.

— Нам такое ни к чему, — пропела сна, изобразив нечто вроде заговорщического подмигивания, и проделала такой же фокус с маслом.

Когда Роуз совершила ошибку, попытавшись взять вторую порцию картофеля, Сидел привычно поджала губы.

— Желудку требуется двадцать минут, чтобы послать мозгу сигнал сытости, — наставляла она. — Почему бы не подождать и не определить наверняка, хочешь ты еще есть или нет?