Валентина Седлова - Восемь-восемь, или Предсвадебный марафон

Семь-сорок уселся на расстеленную перед гаражом тряпку и подставил лицо солнцу. А, если не работать, так хоть загореть чуть-чуть! Хотя он закрыл глаза, от яркого солнца даже за плотно сжатыми веками начинали прыгать какие-то серебряные искорки, молнии и зигзаги. Поэтому, посидев так минут пять, от своей «гениальной» идеи Сергей отказался. И как только люди умудряются валяться на пляжах по нескольку часов кряду? Видимо, крутая закалка, не иначе.

Наконец, показался Лесничий. Судя по выражению лица, было ему как-то кисло. Может, того, что нужно, в этом магазине не оказалось? Или слишком дорого вышло?

— Чего такой безрадостный? Такое впечатление, что тебя насильно лимонами кормили!

— Лимоны я, к твоему сведению, люблю. Так что не угадал.

— Шпатлевку приволок?

— Приволок, приволок, угомонись! Все, что ты просил. На, держи!

— Хм, странно: действительно все купил. Тогда я уже ничего не понимаю. Уходил — человек человеком, а вернулся скукоженный и с мордой, как у церковного праведника, которого в одну постель с бабой положили!

— Я помимо магазина еще успел домой забежать, остатки денег забрать. А в двери телеграмма торчит. Из лесничества. Сегодня утром отбили.

— Что-то случилось?

— Да нет, ничего особенного. Просто волнуются там, ждут меня. Да и сам факт: просто так телеграмму давать не стали бы. Там далеко не паникеры живут. Так что если написано «волнуются» — читай, что Кристина уже по потолку бегает от беспокойства. Вот такая петрушка.

— Интересно, а почему она сама в Москву не возвращается? Ты же вроде говорил, что это возможно?

— Не знаю. У меня только два варианта в голове крутятся: либо ремонт Уазика оказался сложнее, чем представлялся и, следовательно, Кристина никак до поселка добраться не может. Либо она по каким-то своим внутренним причинам в Москву не торопится.

— По каким таким «внутренним причинам»? Ты намекаешь, что у нее там кто-то появился?

— Исключено. Но, немного зная Кристину, могу сказать, что мотивы ее поступков могут быть самыми непредсказуемыми. И не всегда логичными. По крайней мере, с моей точки зрения. Так что на душе у меня сейчас — полный раздрай. И веришь, нет — руки опустились. Стою, как пыльным мешком стукнутый.

— Это с чего вдруг?

— Не знаю. Понимаю, что сейчас надо с ремонтом ускориться, выполнить пятилетку за три года, а такая апатия напала — вообще ничего не хочу делать. И не могу.

— Ну, ты не можешь — я могу, так что этот вопрос замяли. А по поводу твоей внезапной апатии — это, видимо, психология фокус выкинула.

— То есть? Я что-то не врубился. Какая психология?

— Ну, я хотел сказать, психика. Я в этом, конечно, сильно не секу, но что-то мне кажется, что ты все равно боишься с Кристиной встречаться, вот и бунтуешь против поездки всеми мыслимыми способами. Нет, я не имею в виду, что сознательно! Это всегда как бы само собой происходит. У меня тоже что-то подобное пару раз было.

— Не знаю. Может, ты и прав. Только мне от этого ничуть не легче.

— Ладно, влюбленный Шекспир. Раз ты весь из себя замороченный, то иди отсюда и у меня рабочий настрой не сбивай. Прогуляйся по округе, салатиков каких-нибудь организуй или гамбургеров. А я покамест займусь совершением очередного трудового подвига.

— Что, опять жрать хочешь, троглодит ненасытный? Сколько на тебя смотрю, всегда удивляюсь, и как в тебе столько всего помещается? Я всегда считал, что аппетит у меня на уровне, но слопать за один присест кило пельменей, как ты вчера, это для меня просто нереально!

— Желудок студента меньше наперстка…

— Но сжирает эта сволочь столько, что давление в ее желудке, как в эпицентре ядерного взрыва!

— Я — не сволочь, я хороший!

— Так и запишем: хорошая сволочь!

— Злой ты, вот уйду я от тебя и возись со своим металлоломом сам!

— Ладно, не пыхти, как закипевший чайник. Так и быть: пойду, поищу, чем тебя накормить.

— Вот это правильно! А то «сволочь», «троглодит»! И это меня, белого и пушистого, так обзывать!…

В кабинете с портретом президента на стене и совсем уж старорежимным вымпелом «Победителю соцсоревнования» сидело двое. В одном из них при желании можно было узнать давешнего мужика в джинсах, которого его собеседник звал Тимоха. Тимоха же обращался к своему визави просто по отчеству: Семеныч. Говорил он тихо, даже вкрадчиво, вальяжно развалившись в кресле, но отчего-то у Семеныча по вискам катились крупные капли пота, и притулился он на краешке обитого дерматином стула, съежившись, будто в ознобе.

— Так что вот такие дела, Семеныч. Ну, сам понимаешь, с девочками и в неглиже объяснять мужику, что он не на тех пасть раззявил, было как-то не с руки. Да еще этот козел из своего винтаря Костяну под ноги пальнул, когда тот на него рыпнулся. Грозился, между прочим, что дело до суда доведет, и ты ему, мол, не авторитет. И как же прикажешь это понимать? Ты мне сам это место указал, побожился, что все будет тип-топ, на высоте. А в итоге? Отдых попортили, нас, как щенков вышвырнули! Ты хоть понимаешь, что это значит?! Мужик этот, между прочим, велел тебе передать отдельно, что он тебя имел… в виду. Семеныч, я что-то не понял: выходит, ты мне голое бла-бла гнал, что у тебя в районе все по струночке ходят и тебе в рот смотрят? Непорядок. Этот вопрос решить требуется, и немедленно. Еще ни одна сявка на меня безнаказанно вякать не смела!

— Да этот лесник мне уже давно поперек горла стоит! Во как достал! — и Семеныч рубанул рукой воздух на уровне своего кадыка.

— Ну, а раз достал, так не пора ли ему хвост прищучить?

— Пора, Тимоха, ой как пора!

— Что ж, значит, придется мне твою работу делать. Этот мужик — твой недосмотр, и ты, Семеныч, должен прекрасно это понимать.

— Да я все понимаю, понимаю. Что ж, припугни его как следует…

— Э, нет. Ты, Семеныч, не понимаешь! Я его не припугнуть хочу. Я его — накажу! И накажу примерно, чтоб другим впредь неповадно было свою варежку проветривать, да Тимоху на прицел брать. Что это ты так сморщился? Или у тебя к этому леснику свой интерес имеется? Уж не защищать ли ты его собрался?

— Да ты что, Тимоха, как можно! Просто… Эта… Ну, не хотелось бы крови. Сам понимаешь, участок мой, на меня все и повесят!

— Вот и хорошо, что на тебя. Зря что ли здесь сидишь, штаны протираешь? Вот и отработаешь свой хлеб. А уж с кровью или без получится — это я тебе наперед не скажу. Я тебе, Семеныч, не повар, чтоб о качестве бифштекса рассусоливать. Усек?

— Ну, все равно: ты уж как-нибудь по-тихому постарайся, ладно? Хоть место там и глухое, но все равно, мало ли что!

— Что-то ты больно назойливый сегодня, Семеныч! Не боишься, что рассержусь?

— Не боюсь, Тимоха, — ответил Семеныч и впервые за все время разговора, не отводя глаз, посмотрел на гостя. — Ты — головы не теряешь, чем и славишься. И проблемы лишние тебе совсем ни к чему. Значит, договоримся. Я сделаю так, чтобы твое имя в связи с этим лесником нигде не всплыло. А ты пообещаешь, что обойдешься без мокрухи. Пойми, если лесника грохнуть, тогда точно какую-нибудь шишку из города пришлют. Будет тут шарить, разнюхивать везде. Может и раскопает чего. Так зачем палкой в улей тыкать, трудности себе лишние создавать?