Алана Инош - Ты

                   Ограничитель был установлен на ста пятидесяти, но прибор, дойдя до этой отметки, начал качать выше. "Ого", — ёкнуло внутри.

                   — Двести на сто десять, — пробормотала я, не веря своим глазам. — По-моему, у этого прибора глюки.

                   Но повторное измерение показало тот же результат.

                   — Может, это просто от эмоций, — предположила я. — Надо успокоиться немного.

                   — А что случилось-то? — сразу насторожилась ты.

                   — Да так, ерунда, — поморщилась я. — В Интернете тролль пристал.

                   — Вот ещё, глупости какие! Из-за каких-то уродов расстраиваться, — проворчала ты, устраиваясь рядом со мной на диване и обнимая меня за плечи. — Не вздумай принимать близко к сердцу. Им только того и надо — довести человека. Не доставляй им такое удовольствие.

                   — Не буду, — пробурчала я, утыкаясь в твою футболку. — Ладно... Сейчас всё пройдёт.

                   В твоих объятиях мне было теплее и уютнее, даже чем под пуховым одеялом. Твой родной запах успокаивал. Щекоча губами мои глаза и лоб, ты грела меня дыханием. Мы перебрались в постель, но ничего не делали, просто лежали в обнимку — сердце к сердцу. Ты словно защищала меня от всех враждебных посягательств, и в моей груди снова заурчала нежность.

                   — Ясик... Спасибо, что ты есть, — прошептала я.

                   Такая приятная терапия как будто помогла: самочувствие улучшилось, мне стало уже наплевать на всех сетевых придурков, веки отяжелели.

                   — Охо-хо, — зевнула я. — Спать что-то охота...

                   — Вот и поспи, — сказала ты. — Я там ещё посижу немного и тоже скоро приду.

                   Утром я была почти в норме. Вчерашнее происшествие казалось кошмарным сном, и только лежащий на тумбочке тонометр говорил о том, что это всё-таки реальность. Из чистого любопытства я снова надела манжету и нажала кнопку.

                   Сто шестьдесят на сто. Ни головной боли, ни тошноты, ни каких-либо других неприятных ощущений не было, только эти цифры. Твоё чуткое ухо уже, конечно, всё услышало: писк прибора не заглушить.

                   — Ну, что там? — донёсся твой голос из кухни.

                   Помешкав пару секунд, я крикнула тебе:

                   — Нормально!

                   Но тебя было не так-то просто обмануть. Остановившись в дверях комнаты, ты спросила:

                   — Сколько конкретно?

                   Врать у меня не хватило духу, и я призналась:

                   — Сто шестьдесят на сто.

                   — Но это же высокое, — нахмурилась ты. — Ты как себя чувствуешь, птенчик?

                   — В том-то и дело, что нормально, — сказала я. — Правда, честное птенчиковое. Ничего не болит, хоть сейчас же вставай и беги. Кстати, мне действительно уже пора бежать. — Я глянула на часы — восемь двадцать.

                   Ты подошла и потеребила мои уши. Я заурчала, жмурясь от удовольствия.

                   — Маленький мой, давай-ка к врачу, — сказала ты нежно, но серьёзно и твёрдо.

                   — Что, прямо сейчас, что ли? Это вряд ли возможно, — хмыкнула я. — Да и вообще...

                   — Конечно, не прямо сейчас, — терпеливо ответила ты, заключая меня в тёплые объятия, от которых мне захотелось свернуться клубочком в постели рядом с тобой и вообще забить на эту работу. — Но при ближайшей возможности. Это нельзя так оставлять. Если ты не чувствуешь давления, вполне может быть, что ты уже давно с таким ходишь — и ни сном ни духом про него. Это же "молчаливый убийца"! А ты только вчера в первый раз прибор в руки взяла.

                   Я скорчила кислую мину. Таскаться по больницам, при наших-то очередях и странном, издевательском для пациентов графике работы врачей — то ещё удовольствие. При таком раскладе ещё неизвестно, что хуже — сама болезнь или поход в поликлинику. У меня вообще по жизни аллергия на наши больницы, а посещать частные кабинеты и клиники — никаких денег не напасёшься.

                   — Уть, всё, мне на работу надо, — увильнула я от темы, чмокнув тебя и устремившись в прихожую.

                   Занятия у тебя сегодня начинались в одиннадцать, и ты, в принципе, могла встать и позже, но поднялась рано ради меня — чтоб узнать это моё треклятое давление. Заставлять тебя переживать — свинство, но при одной мысли о подъёме ни свет ни заря ради талона, а потом о торчании в очереди... бррр. Душу сводило и скрючивало. Кто сказал, что зубная боль в сердце — это любовь? Я не согласна. Это — думы о предстоящем походе в поликлинику.

                   В первой половине дня я чувствовала себя вполне бодро, только после обеда периодически возникал писк в ушах. К шести вечера мне уже невыносимо хотелось прилечь, но даже присесть не было возможности... А работать предстояло ещё три часа — безумно долгих, бесконечных, адских. Ещё год назад я легко выдерживала двенадцатичасовой рабочий день, а сейчас стала сильно уставать к вечеру. Отекали ноги: однажды, переобуваясь перед уходом домой, я не смогла до конца застегнуть сапоги — молния не сходилась. Так и вышла на улицу в полузастёгнутых... Похоже, дело было не в авитаминозе.

                   Несмотря на неважное самочувствие и усталость, мне хотелось подышать весенним духом, и я отправилась домой пешком. Апрель... Грязь под ногами, серые подтаявшие сугробы, превратившиеся в ледяные глыбы, кое-где — вышедший из-под снега асфальт. И тонкий, пронзительно-тревожный, как звон струны, воздух — запах весны. Я не люблю слякоть, но вот этот весенний дух, крылато-беспокойный, зовущий куда-то в небо и будоражащий, как тонкое зелье — за него я готова простить природе и раскисшие дороги, все в непролазной грязи, и уделанную обувь, и лужи... и, прошу прощения, всплывшие из-под снега собачьи какашки. Хорошо хоть, что на улицах не выгуливают коров. Но как бы то ни было, дух весны не перебьют никакие выхлопные газы, это — что-то запредельное, почти сверхъестественное. А небо в апреле — тонкий лёд: чуть тронь — и хрустнет...

                   Присев на скамейку, я смотрела в это небо. Вставать не хотелось, и я корила себя за эту затею — идти пешком, потому что силы кончились на полпути. Нет, терпеть такое нельзя. Этак я скоро превращусь в развалину, не смогу ни работать, ни радоваться, ни любить тебя... Нет, любить тебя я буду всегда, несмотря ни на что, вот только сил на тебя у меня тоже не останется. Видимо, пойти к врачу всё же придётся. Хотя...