Знаки внимания - Тамара Шатохина

было, и сообща мы остановились на «То не ветер…». Тоже не самая простая вещь, но чтобы подключиться к ее исполнению, нам не пришлось эмоционально перестраиваться. Да — печально, даже трагично, но не той трагичностью, что затронула бы тогда мое сердце. У старшей медсестры оказался очень звучный и густой голос. Основную партию вела она.

Разошлись все в хорошем настроении. Я вызывала такси, пользуясь карточной скидкой, мы с бабушкой провожали гостей, шутили и договаривались — у кого они соберутся в следующий раз. Все было прекрасно. А потом мы вернулись в дом и она спросила:

— Еще сорок капель накапать?

— И зачем же это? — удивилась я.

— Ну, нет — так нет. Тогда так рассказывай. Я, Катерина, с тебя не слезу, пока причину твоей истерики не узнаю. Повторной не боюсь — если что, голову твою дурную под холодную воду суну и все дела. Я это твое тихушничество и сокровенные и глубинные дамские метания не приемлю и не позволю вот так исподтишка изводить себя. Причин для такого срыва может быть только две — этот твой долбанный «принц» и твоя же матушка. Так в чем там дело?

Глава 26

На второй день заточения в больнице, уже после обеда, воспользовавшись недолгим отсутствием Вани, я решаю быстренько сходить в туалет по серьезному. И в этой спешке — уже на выходе, падаю. Падаю очень неудачно — на распоротую ногу. Там меня и находит мой охранник и, бормоча себе под нос не самые лестные для меня слова, тащит на себе к кровати и зовет дежурную медсестру. После этого следует перевязка, частичная перешивка… свежая кровь на повязке, снова боль. Врач недовольна, молча проклинаю свою неуклюжесть я, Ваня сердито молчит.

Потом, уже в палате, он смотрит на наручные часы…, мне всегда очень нравилось это — часы на мужской руке. Понятно, что сейчас у каждого есть мобильник, а на нем — время крупными цифрами, но! Лаконичного вида большие часы на крепком мужском запястье, слегка поросшем волосками, наверное, одно з самых привлекательных зрелищ — но это только на мой взгляд. Ваня смотри на свои часы и переводит взгляд на меня, огорошив одной фразой:

— Сейчас должен подъехать Страшный. Что-то нужно выяснить или наоборот — что-то там выяснилось, тут я не в курсе. Но он велел предупредить тебя.

Я послушно киваю и жду… Георгий вскоре заходит, предварительно вежливо постучав в дверь и Ваня, конечно же, разрешает, а я молчу и жду… Сейчас нельзя не смотреть на него — я вынуждена делать это и я внимательно смотрю и вижу что он попал под дождь, который продолжается уже несколько дней подряд с небольшими перерывами. Скорее всего, когда шел от машины, тогда и вымок, а зонта, само собой, не взял… я вообще не представляю его с зонтом, если честно. Сергея ясно представляю, а вот Георгия — никак. Капельки воды на коротко стриженых, чуть вьющихся волосах, гладко выбритое лицо, внимательный серый взгляд… Привычно так накатывает щемяще-нежно-тоскливо-безнадежное ощущение, как-то напрямую связанное то ли с легкими, то ли с сердечной мышцей? Потому что все это вместе теснится где-то глубоко в груди. Но сегодня совершенно точно преобладает позитив.

— Иван, выйди, пожалуйста, нам с Екатериной Николаевной нужно поговорить наедине.

Слово «наедине» звучит так, что что-то внутри несмело отзывается на это, дернувшись и сразу замерев с перепугу. Ваня послушно выходит, а я покрываюсь настороженными мурашками и опять жду. И смотрю… сейчас можно смотреть на него сколько угодно — это оправдано ситуацией. Он подходит и садится на стул возле моей кровати… близко, очень близко ко мне. Ближе было только в тот самый первый раз и еще в раздевалке, но сейчас нужно настроиться на предметный разговор и я, кажется, настроилась и готова — смотрю в его глаза с вежливым вопросом. Я готова ко всему… но только не к такому:

— Екатерина… Николаевна, — тяжело выдавливает он из себя, — я вынужден просить вас проехать со мной в банк и передать мне марку. Вам придется это сделать, другого выхода просто нет.

Я хватаю ртом воздух и ярко так вспоминается папино — при первом же требовании сразу отдавать. Да я и сама уже всерьез думала об этом, но не так… но только не он! И не теперь, когда я сняла с него все подозрения, когда ждала его сейчас, сгорая от стыда за них! А он нервничает:

— Катя, поверьте — это вынужденная мера с моей стороны… — пытается говорить, но я не могу это слушать — просто не в состоянии, потому что уже все поняла. Мне не нужны его объяснения, я и так все знаю про Сашу! И я прерываю его:

— Эта марка давно… — осторожно подбираю я слова, мобилизуясь внутренне так, как только способна на это сейчас. И уже не могу смотреть на него, просто не в силах.

— Мы даже собирались уничтожить ее из-за опасности хранения и невозможности реализации. Вот лично вы осознаете эту опасность? — спрашиваю я и, услышав улыбку в его голосе, поднимаю глаза и потерянно замираю:

— Вполне, — отвечает он, улыбаясь. Я опять отвожу глаза в сторону, собираю себя в кучку и, поражаясь сама себе в этой ситуации, продолжаю:

— Так вот вам ее история, возможно, она поможет продать ее дороже номинальной стоимости на этот день…

И я выдаю ему историю попадания «Маврикия» в нашу семью — до мелочей. Все — об обыске в доме дедушки и бабушки в начале девяностых, о папиных догадках в том смысле, что последним владельцем вполне себе мог быть Йоганнес Блашке — зубной врач Гитлера. Говорю о том, что в связи с этим стоимость марки может существенно возрасти, так что продавать ее станет еще опаснее. Мой голос звучит ровно и спокойно — я просто рассказываю. О найденном дедом золоте — вырванном фашистами изо ртов почти уже покойников и ювелирке, о тех маленьких слитках, которые выливали в концлагерях. Зачем-то — о цыганах, которые особенно сильно это золото любят. О том, что его захоронили под дубом в Потсдаме, где находилась квартира Блашке, и где расквартирована была танковая дивизия генерала Поппеля после Победы.

— Я давно уже думала о том, чтобы передать эту марку вам и меня останавливало только то… то…, что это очень опасно — ее реализация. А ваша семья… без вас они оказались бы в очень тяжелой ситуации. Но у меня есть одно условие, если можно.

— Катя… посмотри на меня, пожалуйста, — тянет он, как тогда —