Ольга Карпович - Соперницы

— Подожди, — попыталась я прервать этот хлынувший на меня поток горечи, — мне кажется, ты несправедлив…

— Нет, это ты подожди! — резко оборвал он. — Я ненавижу их всех: этого хлыща с постным лицом, которого мне теперь нужно считать отцом вместо Фабрицио, его скандальную толстуху, на которую он посмел когда-то променять жену, ненавижу собственную мать… Можешь ты это понять? И самого себя тоже…

— Господи, себя-то за что? — участливо спросила я.

— За то, — глухо произнес он. — За то, что оказался таким жалким слабаком. Что сбежал…

Я придвинулась к нему, притянула его голову к себе на колени, принялась ласково перебирать отливающие медью кудри. Бедный мой, чуткий, наивный мальчик. Такой юный, ничего не знающий о жизни, жаждущий справедливости со всей юношеской жестокостью. Он сам никогда не ошибался, никогда не поступал против совести и оттого не знает милосердия. В конечном счете именно лучшие, честнейшие и неиспорченные идеалисты оказываются самыми беспощадными палачами. Им, непогрешимым, непонятны человеческие слабости и ошибки. Стефания боялась, что он не простит ей… И правильно боялась. Кому, как не ей, знать, какого правдолюба она воспитала.

Я гладила его по волосам, убаюкивала и приговаривала вполголоса:

— Хороший мой, честный, добрый… Не мучайся так. Все наладится, все будет хорошо.

А сама не могла не думать о темноглазой женщине, женщине, которая пошла ва-банк и проиграла.

22

— Алена, вот ваш гонорар за работу, — Анатолий Маркович протянул мне бумажный конверт. — Я немного добавил за оперативность.

Глаза Голубчика под набрякшими тяжелыми веками налились красным, по движениям его сильных рук, чуть более плавным и размашистым, чем обычно, я поняла, что хозяин «Михаила Лермонтова» за этот вечер не раз прикладывался к бутылке с вискарем. Неужели уже знает о счастливом воссоединении Стефании и Евгения?

— Да что вы, это не срочно. Я вполне могла бы подождать до конца круиза, — рассыпалась в любезностях я, сама же, однако, поспешно спрятала конверт в сумку.

— Ну зачем. Как я понял, ваша работа почти окончена, — возразил Голубчик. — Тем более, учитывая новые обстоятельства, необходимость в вашей помощи у Светланы может уже не возникнуть.

Знает, поняла я. Ну что ж, это понятно, наверняка у него тут полно нанятых осведомителей, да и просто бескорыстных доброжелателей. Бедняга, поплатился, можно сказать, за собственное благородство. Не захотел выкинуть Меркулова с теплохода, решил показать, что не боится соперничества, ну и получил. Интересно, ожидал ли он такого исхода? Я, к примеру, до последнего не могла поверить, что Стефания предпочтет бывшего мужа, это же нонсенс.

Однако, как ни горько было Анатолию Марковичу осознавать собственное поражение, держался он молодцом, впрочем, как и всегда. Его железная выдержка давно уже являлась предметом моей тайной зависти.

— Хорошо, как вам удобнее, — улыбнулась я, — если вам еще когда-нибудь понадобятся мои услуги…

В комнате, смежной с кабинетом босса, тихо хлопнула дверь, и на пороге показалась Стефания — в легком белом платье, вся словно светящаяся, кипящая жизнью, помолодевшая. Как ни пыталась она выдержать подобающее финальному объяснению томное и печальное выражение лица, радость и оживление так и прыгали в ее блестящих черных глазах.

— Толя, — осторожно начала она и осеклась, увидев меня. — О, привет, Алена!

— А-а, госпожа Меркулова! — расплылся в сардонической усмешке Голубчик.

Он поднялся из-за стола навстречу вошедшей. Теперь стало заметнее, что он много выпил, в обычном состоянии он никогда бы не позволил себе такого издевательского приветствия.

— Ты уже знаешь, — стараясь оставаться спокойной, констатировала Стефания.

— Конечно, я ведь неустанно забочусь о комфорте пассажиров. Как же мне не знать, что одному из них так не понравилось в каюте третьего класса, что он приложил все усилия, чтобы переехать в люкс.

Он подошел к Стефании почти вплотную. Рядом с его могучей каменной фигурой она неожиданно показалась особенно хрупкой и беззащитной, и я невольно вздохнула о том, какой красивой парой они могли бы быть, не появись на корабле бывший муж-неудачник.

— Впрочем, — продолжал глумливо Голубчик, — здесь вряд ли есть моя вина. Полагаю, страной проживания этот привередливый гражданин также недоволен и в самом скором времени переместится значительно южнее. Или, может быть, это ты переедешь в Москву, бросишь сцену, будешь жить на зарплату художника-оформителя? — Его черные брови поползли вверх, губы сложились в издевательскую усмешку. — Так как же, пойдешь на такую жертву?

Зрачки Стефании задрожали, краска сбежала с лица.

— Даже… — начала она плоским злым голосом. — Даже если бы я решилась на это, он ни за что не примет…

— Примет, еще как примет, — заверил Анатолий. — Ему не привыкать принимать от любящих женщин поддержку и утешение.

Он вернулся к столу, щедро плеснул виски в стакан, забыв предложить остальным — небывалый случай, отхлебнул и продолжил:

— А потом твоя жертвенность встанет ему поперек горла, и он начнет тебя изводить и мучить. Тебя — и самого себя заодно. Закатывать истерики, ревновать, требовать ежедневного подтверждения, что ты не жалеешь о том, что сделала. Ты опять будешь раздражаться, орать и пропадать из дома. Это ведь у вас уже отработанный сценарий. Мне даже кажется, вы находите в этом какое-то мазохистское удовольствие.

— Перестань, — Стефания изо всех сил пыталась держать себя в руках. — Я понимаю, что ты разочарован.

Голубчик хрипло, страшно рассмеялся.

— Разочарован — не совсем верное слово…

Он неожиданно шагнул вперед, стремительный, резкий, будто бы мигом отрезвевший, стиснул ее плечи своими огромными ручищами и хорошенько встряхнул Стефанию, так, что голова ее мотнулась назад, темные, забранные кверху волосы рассыпались по плечам.

— Я просто взбешен, — угрожающе тихо выговорил он, — взбешен тем, как взрослая умная женщина собственными руками калечит свою жизнь! Честно говоря, любовь моя, я с трудом удерживаю желание тебя придушить.

На этом месте я, пискнув «извините», бросилась вон из каюты. Ярость всегда спокойного, сдержанного Голубчика по-настоящему меня напугала. Черт его знает, до чего там у них дойдет. А единственным свидетелем убийства становиться не хотелось.

Я вылетела на палубу, перевесилась через перила и жадно вдохнула остывающий вечерний воздух. Сцена в кабинете никак не шла из головы. Может, сказать Эду? Или Меркулову? Или просто заорать, позвать на помощь?