Жестокая болезнь - Триша Вольф

ним в течение двух часов в баре, я проверила свой доступ на тринадцатый этаж. Офицера службы безопасности пришлось немного уговорить, но я его достаточно легко убедила, что просто жажду поработать внеурочно, дабы произвести хорошее впечатление на своих новых боссов.

Я точно определила три камеры, которые мне нужно отключить. К счастью, система безопасности работает по Wi-Fi. Один глушитель, установленный на полу, дает мне пятнадцать минут до того, как поднимутся какие-либо тревожные сигналы.

Пятнадцати минут будет достаточно.

День второй: вместо того, чтобы снова проверить свой доступ у сотрудника службы безопасности, я задерживаюсь сегодня днем на рабочем месте, когда все начинают расходиться. Затем скрываюсь в туалете и жду. Не самый скрытный план, но лучше все упростить.

Проверяю время на телефоне, и мое сердце болезненно стучит в груди. Просто мелькает воспоминание о том, как Алекс открывает свои карманные часы, и мое тело сразу реагирует.

Он умер.

С осознанием этого приходит странная меланхолия. Я стряхиваю с себя это чувство и включаю глушитель. В качестве дополнительной меры предосторожности надеваю медицинскую маску, чтобы прикрыть половину лица, затем выхожу из уборной.

Через десять минут, потраченных на поиск в офисном компьютере Эриксона, я ничего не нашла. Все его финансовые записи нетронуты. На самом деле, даже слишком, как будто он специально обработал цифры, чтобы они выглядели так же, как и все остальные его счета.

— Черт, — шепчу я.

Надо уйти сейчас. Пойти домой и перегруппироваться. Уделить больше времени наблюдению за своей целью, чтобы сформулировать другой план безопасного получения необходимых мне документов. Но мое сердце колотится. Я чувствую давление, хочу поскорее закончить работу, завершить эту часть моей жизни.

Чтобы двигаться дальше.

Я выхожу из программ и подтираю следы, затем убираю глушитель перед выходом из здания. Я точно знаю, куда идти.

Тихий голосок в моей головы говорит, что я должна подольше следить за своей целью. Быть уверенной — абсолютно уверенной — в том, когда он покинет «Сейдж Хаус». Но опять же, я просто не могу, не могу продолжать откладывать.

Нужно закончить.

Этому нужно положить конец.

И инстинкты подталкивают меня к зданию на углу, где находится вторая квартира Эриксона — та, которую он скрывает от своей жены. Если Эриксон скрывает свои отношения с Брюстером и тот факт, что он обходит стороной своих не совсем законных клиентов, то именно там он должен хранить улики.

Я мысленно прокручиваю план, решая, как лучше всего проникнуть в квартиру, сильно нарушая одно из своих собственных правил, когда слышу отчетливое хныканье из подворотни здания.

Это не мое дело.

Блейкли, какой она была всего месяц назад, прошла бы мимо этого переулка и даже не посмотрела бы. Она не чувствовала бы абсолютно никакой ответственности за то, что услышала женский крик о помощи.

Но отчаянная тяжесть в груди заставляет меня поступить с точностью до наоборот.

И когда я вижу его руки на ее горле — у меня нет выбора.

Рефлекторно я подбегаю к Эриксону и швыряю свою сумку ему в голову.

— Ты больной ублюдок. Отпусти ее.

Его локоть ударяет меня по щеке, впечатывая в бетонную стену. Боль пронзает мое плечо. Проклятье.

Его это не смущает, он отбрасывает свои растрепанные, грязно-светлые волосы с глаз и продолжает душить женщину, заглушая ее крики. Ее слезливый взгляд встречается с моим, в нем мольба, которая пронзает меня. Затем я замечаю, что брюки Эриксона расстегнуты и низко спущены на бедрах.

Желчь подступает к моему горлу, я отталкиваюсь от стены.

— Отвали от нее, кусок дерьма.

С ворчанием Эриксон ударяет женщину головой о стену. Она падает на тротуар, ее порванная юбка задирается до бедер, с ноги слетает туфля. Когда Эриксон поворачивается ко мне, я засовываю руку в сумку.

Делаю шаг назад, когда он приближается.

— Это не твое дело, мразь, — говорит он.

Я согласна, но уходить слишком поздно. Никому нет дела до того, что происходит на этой улочке, или до женщины с пропавшей туфлей. Мимо проезжают машины, ревут клаксоны, люди спешат жить своей жизнью. Почему, черт возьми, меня это волнует?

Это не потому, что меня наняли.

Что-то еще, что-то чужое и знакомое одновременно ведет войну внутри меня. Чувство нарастает и нарастает, пока не прорывается наружу. Сдержанное сопереживание в течение всей жизни высвобождает лавину.

Губы Эриксона изгибаются в ехидной улыбке. Он, должно быть, решает, что я не стою его беспокойства, потому что поворачивается и снова направляется к своей жертве. Беспомощная, беззащитная женщина, лежащая в грязном, пропитанном мочой переулке за мусорным контейнером.

Когда я смотрю, как Эриксон опускается на колени и склоняется над ней, во мне просыпается неистовая ярость, натиск эмоций настолько ошеломляет, что у меня затуманивается зрение. Грудь наполняет жар. Каждая эмоция, в которой мне было отказано, овладевает мной с яростной мстительностью.

Моя рука все еще в сумке. Я сжимаю твердый предмет в ладони. Ноги несут меня к Эриксону, а затем складной нож оказывается у него в спине.

Его гортанный крик эхом отражается от здания, когда я смотрю вниз на свою руку, сжимающую рукоять. Я вырываюсь и, когда он замахивается руками для атаки, вгоняю лезвие ему в ключицу. Изо всех сил пытаюсь высвободить его и вонзаю нож ему в грудь.

Когда он падает на тротуар, я падаю вслед за ним. Мои удары неистовы, нож находит новое местоположение каждый раз, когда я погружаю лезвие. Я чувствую кости, мягкие ткани и губчатые органы. Перед глазами все застилает туман. Я не прекращаю атаку, пока он полностью не замирает.

Какая-то мысль выводит меня из оцепенения, и я бросаю взгляд на женщину. Замечаю, что ее грудь двигается, подтверждая, что она жива, затем закрываю глаза. Все, что я слышу, — это свое дыхание, городской гул затих.

Встаю и смотрю вниз на изуродованное тело Эриксона Дейвернса.

Резкий звон пронзает мои уши. Я оцепенела. Ничего не чувствую вокруг себя, кроме раздражающего покалывания в ладони. Медленно закрываю складной нож, затем переворачиваю руку, мои движения так нехарактерны.

Ладони и пальцы покрыты красным. Я не могу перестать смотреть на свои руки, на то, как цвет затемняет складки на ладонях. Звон становится громче, превращаясь в вибрацию в моем черепе, когда я осматриваю вновь открывшийся порез на тыльной стороне.

Страх леденит вены. Кость жертвы Алекса, которая проткнула меня, порез, который снова открылся, и кровь моей жертвы, просачивающаяся в эту рану.

Последние слова Алекса возвращаются ко мне с пугающей точностью.

«Это именно то, для чего ты создана».

— О,