Измена. Он не твой - Яна Мосар

как что-то падает за спиной, оборачиваюсь.

Она лежит на полу. Бледная. Смотрит на меня широко раскрытыми, стеклянными глазами. Губы ее шевелятся, но слов нет, только немой, задыхающийся крик.

– Хотите умереть? – оборачиваюсь к ней, – И не видеть нас? Или хотите жить? Видеть, как растет ваша внучка, как рождается еще один внук? Всем свою любовь отдавать или умереть от ее количества хотите?

Я ведь могу уйти. Она же этого и хочет. Умереть, чтобы никто не забирал у нее того, что у нее есть.

Только губами шевелит: “Помоги”.

Я могу. Ее жизнь от меня зависит и без нее, возможно, стало бы жить проще, но… я даже уверена, что мне это еще обернется.

Что я довела… что я хотела убить…

Я застываю, чувствуя, как внутри меня сражаются два желания. Одно – уйти, хлопнуть дверью, бросить ее здесь, позволить ей испытать хотя бы часть той боли, которую она причинила мне. Второе – броситься ей на помощь, потому что это правильно, это человечно, и я никогда не смогу простить себе, если уйду.

У меня дрожат руки. Я смотрю на нее и вижу перед собой не врага, а просто человека – беспомощного, испуганного, умирающего.

Она смотрит на меня, ее пальцы дрожат, губы снова беззвучно шепчут: "Прости…"

Сердце колотится в груди, словно пытается выбраться наружу. Я подбегаю к ней, нащупываю пульс – нитевидный, слабый.

– Черт, черт, держитесь… Я вызову скорую.

Достаю телефон, быстро набираю номер.

– Женщина, около шестидесяти, ей плохо с сердцем, кажется, приступ…

Пока говорю, уже пытаюсь что-то сделать, открываю окно, расстегиваю пуговицы на ее блузке, чтобы ей стало легче дышать.

Я смотрю на нее, как она слабо сжимает мою руку. Она не говорит ничего, просто смотрит – взгляд виноватый, мучительный, словно пытается мне что-то сказать, но уже не может.

Скорая приезжает быстро. Я слышу голоса врачей, шуршание медицинских пакетов. Ее уносят на носилках, а я стою в дверях дома, не в силах пошевелиться.

Телефон в моих руках все еще записывает тишину. И я понимаю, что там все осталось – ее признание, ее ненависть, ее боль. Все это теперь со мной.

Я выключаю запись и выхожу на улицу за скорой и еду с ними, чувствуя себя совершенно пустой и разбитой. Теперь мне предстоит решить самое главное – что сказать Ярославу и как сказать, что его мать чуть не умерла на моих глазах.

Стою в больничном коридоре, и запах антисептика режет нос. Люминесцентные лампы дрожат холодным светом, кажется, будто он проникает прямо под кожу и светит насквозь, обнажая все мои страхи и сомнения.

Пальцы дрожат, пока набираю номер Ярослава. Гудки тянутся бесконечно долго, прежде, чем его голос звучит коротко, устало, холодно.

– Да.

– Яр, твоя мама… она в больнице, – слова рвутся, путаются, дыхание сбивается. – Я тут с ней, в городской, приезжай скорее.

Пауза. Слышу, как он тяжело вздыхает:

– Что с ней?

– Я пока не знаю. Сердце, кажется. Ее увезли на операцию, состояние тяжелое, я… Я все тебе объясню. Просто приезжай.

– Почему ты там?

– Приезжай, потом поговорим.

– Еду, – коротко отвечает он и отключается.

Я опускаюсь на пластиковый стул, спиной к холодной стене. Мысли мечутся, сталкиваются друг с другом, и от этого только хуже. Хочется закрыть глаза и исчезнуть, но реальность не отпускает.

Через двадцать минут Ярослав появляется в коридоре. Лицо бледное, губы сжаты, глаза тревожные и злые. Он бросает на меня короткий взгляд, словно не веря, что я тут.

– Как она, Даш?

Я поднимаюсь и обнимаю его.

– Я не знаю, но никто ко мне не выходил и как она, не говорят. Значит, жива. Яр, прости меня… – говорю с трудом, – я приехала к ней поговорить. Просто поговорить, клянусь…

Он отстраняется и смотрит:

– Что ты ей сказала, Даша? Что ты ей наговорила, что довела ее до приступа. У нее же сердце…

– Яр, – хватаюсь за рукав его куртки, пытаясь удержать его рядом, – пожалуйста, послушай меня…

Он снова смотрит на меня, и в глазах его вижу гнев и усталость, боль и сомнения, которые переплелись тугим узлом.

– Что послушать, Даша? Что на этот раз?

– Яр, это она…

– Кто она?

– Анна Резник. Она не призналась напрямую. Но я уверена, что это она. Я записала разговор. Я все записала, чтобы ты поверил, что я не вру.

Дрожащими руками достаю телефон, включаю запись и подношу к его уху. Он не двигается, только слушает. С каждой секундой его лицо темнеет, брови хмурятся сильнее, глаза расширяются в неверии и шоке.

Он отстраняется, резко, будто его обожгли. Я вижу, как тяжело он дышит, словно пытается осмыслить то, что услышал.

– Нет… это не может быть… – он отступает, закрывает лицо ладонями. – Мама бы не смогла… не так…

– Яр, мне самой это больно слышать, – мой голос дрожит, слезы наворачиваются на глаза, но я сдерживаюсь. – Она ненавидит меня, всегда ненавидела. Я это знала, но не думала, что настолько…

– Я просто хочу, чтобы ты знал правду! Она хотела нас разлучить, хотела, чтобы ты бросил меня! И я так устала от всей этой лжи.

Ярослав смотрит на меня, глаза его пылают от гнева и обиды, но я вижу и другое – в них боль и разочарование, которые убивают его изнутри.

– Я устала видеть, как она манипулирует нами обоими. Я хотела выяснить, кто такая Анна, кто пишет мне гадости, кто пытается нас развести. Это была она, Яр. Только она могла знать, что ты был в той рубашке, в толстовке, в которой ты уехал! Она все знала, потому что ты ей сам рассказывал! Ты приезжал к ней, доверял ей, а она использовала это против нас!

Он молчит, тяжело дышит, смотрит куда-то сквозь меня, будто я прозрачна и меня нет рядом.

Переваривает все это и понимает, что я права. Хотя и не хочет верить.

Из палаты выходит врач. Мы оба резко оборачиваемся к нему.

– Доктор, что с ней?

Врач снимает маску, устало выдыхает.

– У вашей мамы диагностирован острый коронарный синдром. Проще говоря, это предынфарктное состояние, спровоцированное, скорее всего, резким скачком артериального давления и стрессом. Мы успели вовремя – приступ был купирован, пациентка стабильна, но состояние остается средней тяжести.

Делает паузу.

– Проведены