Американка - Хэдди Гудрич

мной все эти недели, преследовал меня повсюду: в Баре Карло, на главной улице, на площади. Этот детина не понимал слова «нет», по крайней мере, произнесенное моими виновато улыбающимися губами. Это было какое-то двусмысленное «нет» из уст иностранки, которая знала, что не имеет права проводить в этом месте свои итальянские каникулы. Иностранки, которая к тому же так мило общалась с ним на пляже. От него пахло кислыми подмышками и горьким кофе. Он говорил на диалекте быстро-быстро: все слова сливались. Он пытался задавить меня своими чувствами. А я в этой дневной жаре старалась найти правильное выражение, поставить глагол в нужную форму, чтобы выгнать его из нашей кухни, где уже пора было готовить обед. Это языковое напряжение без предупреждения взорвалось у меня в голове, словно началось внутреннее кровотечение. Моя загорелая рука схватила со стола ножик с зазубренным лезвием, испачканный крошками и маслом, алый от вишневого мармелада. Дрожащее лезвие, как пистолет, уткнулось в грудь мужчине, прямо в надпись «Manhattan Man» на дешевой майке.

Сиф была права, Колле-ди-Тора оказался поддельным, ненастоящим раем. Единственное, что стоило запомнить, — бесстыдные сиськи немок и этот жирный нож, приставленный к грубому, деревенскому сердцу мужчины. Лето оказалось не таким, как я думала. Я сама оказалась не такой, как я думала. Я была способна разрушить утопию, разбить зеркало. Это я — темная метафора в стихотворении, я — грузовик с маргаритками.

* * *

Дипломатические усилия Аниты не увенчались особым успехом. Уже на следующий день после обеда с Сиф я встретилась с Раффаэле, и мы переползли с дивана на супружескую кровать. Я снова пришла домой поздно и обнаружила, что вся одежда из моего шкафа кучей валяется на кровати. Я пошла на кухню спросить у Аниты, что случилось. Ее быстрые слова были похожи на удары ножа, которым она резала лук. Да, это она выбросила все мои вещи. Я не убрала их в шкаф аккуратно, как обещала. Рубашки лежали вместе с непарными носками, лифчики — со штанами, свитера я запихнула внутрь, даже не сложив, трусы просто валялись где только можно. Теперь мне нужно было сложить все аккуратно.

— Пойдем, я тебе покажу.

Я пошла за Анитой в свою развороченную комнату. Мне было так же неловко, как и в первый день, когда Анита трогала мои грязные ноги. Но на этот раз мое неприкрытое варварство ее не развеселило. Анита велела мне тут же взяться за работу. Она отругала меня еще сильнее, чем моя мать, когда я единственный раз в жизни что-то украла. Мне было семь или восемь лет. Украла я лимонный леденец. Как и в тот раз, горячие от стыда слезы подступили к моим глазам. А может, это просто из-за лука, который остался на руках Аниты. Когда она ушла, я еще долго в комнате разбирала свои скромные вещи, ни одна из которых не могла меня оправдать.

Через некоторое время до меня донесся сладковатый запах приправленного маслом лука, и Анита заглянула в комнату, чтобы позвать ужинать. Она села на мою смятую кровать и попросила у меня прощения.

— Ты не сделала ничего плохого, Фри. Ты просто полюбила. Это я в последнее время нервная.

Я уселась рядом.

— Почему?

— Ничего особенного, просто задержка.

— Задержка.

— Да, месячных.

Я смотрела на нее и не могла понять, есть ли в ее беспокойстве счастье от возможной беременности, возможности родить дочку, о которой она всегда мечтала. Анита достала что-то из кармана фартука и протянула мне.

— Это что?

— Презерватив.

— Спасибо, мне не нужно.

— Еще как нужно. Держи. Я так же поступила со своими детьми, когда у них был первый раз. Я им все хорошенько объяснила. — Анита встала. — Вымой руки и приходи есть. Сегодня мы ужинаем вдвоем. Тебе нравится горошек?

Я кивнула и с облегчением подумала, что не очень голодна. И что из нас двоих настоящая американка — это Анита.

Глава 10

Мои рождественские каникулы оказались насыщены культурными мероприятиями. Анита взяла выходной, чтобы свозить меня и Хесуса в Помпеи. Мы зашли на территорию музея бесплатно. Лысый мужчина у входа был так благодарен Аните за помощь его кузену с получением ранней пенсии, что даже пропустил нас вперед стоящих в очереди англичан в белых носках и с фотоаппаратами на шее.

— Ну ты крута, мамасита, — заявил Хесус.

В другой день Анита отвела меня и Сиф попробовать метровую пиццу в ресторан на Вико-Экуенсе. Этот ресторан, прозванный «Университет пиццы», был расположен неподалеку от Везувианы. К нам присоединились Луиза и ее дочь Джемма. Последняя использовала талант Сиф к языкам и говорила со шведкой по-французски. Пицца, разумеется, оказалась прямоугольной и длинной, как ковер. В конце концов нам пришлось забрать недоеденные куски с собой, как будто мы все — американцы.

Канун Рождества и сам праздник мы провели в гостях у многочисленных братьев и сестер Аниты. За столом было столько кузенов и кузин, внуков и племянников Аниты, что никто не обращал внимания, что и сколько я ем. Мне было интересно, навещал ли так же Раффаэле всех своих родственников, гладил ли он своими крупными руками по каштановым, темным волосам какого-нибудь ребенка, звали ли его «дядя», хоть он и слишком молод для этого.

Когда мы очутились в гостях у тети Летиции, Умберто объяснил мне, что общество делится на два типа людей: «панеттонистов» и «пандористов». Он рассуждал об этом с ироничной улыбкой, в которой часто изгибались его тонкие губы, как будто Умберто с трудом сдерживал смех или сосал лакричный леденец. По его мнению, Риккардо и Анита, например, принадлежали к большой группе потребителей, которые превозносят панеттоне[23]. Сам Умберто, естественно, принадлежал к личностям с изысканным вкусом, способным по достоинству оценить более сложные качества пандоро[24]. Мягкое тесто, легкий запах ванили, невесомые снежинки сахарной пудры сверху добавляли интерес к этой выпечке.

— Ты сравниваешь этот безвкусный пирог с пирогом, полным цукатов? — напала на сына Анита. — Изюм, апельсиновые корочки, цедра. Панеттоне — настоящая праздничная сладость, истинно рождественский пирог.

— Изюм — это изюм, не поспоришь, — поддакнул Рикки с набитым ртом.

— Да послушайте, ради бога, — начал объяснять Умберто. — Панеттоне — это смятение вкусов и ароматов. Это выпечка, которая никак не может решить, что она такое. К тому же все знают, что рецепт пандоро более древний. Он восходит к эпохе Плиния Старшего. Того самого, в честь которого назван твой лицей, Фрида. Давай, скажи этим варварам. Я знаю, что ты тоже