Татьяна Турве - Если ты индиго

Хотя ребенок этот после всех сегодняшних похождений заметно подустал и в машине опять замолчал, разве что по–другому, не так, как несколько часов назад. По дочкиному лицу блуждала неопределенная улыбка и затуманивались какими–то крайне приятными мечтами — или, может, предвкушениями? — глаза. И вдруг неожиданно серьезно Янка его попросила, внимательно разглядывая лобовое стекло с едва заметными пыльными разводами:

— Пап! Не говори больше, что я похожа на маму.

Пицца была что надо: горячая, с рыхлым толстым коржом и хрустящей поджаристой корочкой — как раз такая, как Янка любит.

— Во всем городе не найти пиццы лучше, чем на Ленина! И даже ждать почти не пришлось… — провозгласила дочка с рассеянной улыбкой и замолчала, выпала из реальности. Ее прямые русые брови удивленно приподнялись, губы еле заметно подрагивали, точно про себя вела с кем–то увлекательный диалог. «Какая же она смешная! — с затаенной усмешкой подумал Владимир, откровенно любуясь дочерью. — И вместе с тем такая взрослая. Когда только успела вырасти? Вот уже и на свидания бегает… Непонятно, куда так торопится?»

Опять словно расслышав Володины мысли, Янка подняла на него глаза, огромные и отсутствующие, «нездешние», как он всегда говорит: смотрит сквозь тебя и не видит. Над вырезом свежекупленного белого с золотой каймой свитера — изящный серебряный крестик. Дань моде или что–то другое?.. И вырез, кстати, чересчур, зря он не обратил на это внимания!

— Оставь свою мобилку, успеешь, — дочка послушно отодвинула телефон на несколько сантиметров в сторону, пальцы нетерпеливо забарабанили по столу, вон так и тянутся… И он тоже хорош, отрывает дочуру от новой игрушки! А мобильник–то выбрала знатный: мало того, что миниатюрный и почти плоский (и цена, разумеется, космическая), так в довершение всего пижонистой леопардовой расцветки. Lady's phone, дамская модель — в этом вся Янка! Цитируя современную народную мудрость, «покажи мне свою мобилу, и я скажу, кто ты»…

— Раньше не было, — Володя указал вилкой на ее крестик.

— Раньше много чего не было! — с непонятной враждебностью огрызнулась Яна. Это что–то новое, пицца обычно оказывает на нее расслабляющее действие… А тут на дыбы встала, будто кошка от запаха валерьянки! — Ты чаще домой приезжай.

Владимир закашлялся и потянулся за томатным соком, отхлебнул гигантский глоток: «Так вот откуда все эти оскорбленные выпады и вставания в позу: «чаще домой приезжай»!..»

Игнорируя нож, она смачно откусила здоровенный кусок своей пиццы с грибами, капая мимо тарелки кетчупом, и неторопливо вытерла пальцы о салфетку. «Откуда эти хипповские замашки? — неприятно удивился Володя, и опять осенило: — Рисуется перед официантом, мальчишка–то молодой, на нее засматривается… Главное сейчас — спокойствие! — напомнил себе. — Если почувствует хотя бы нотку раздражения, замкнется и ничего из нее больше не вытянешь. Что у них там всё–таки стряслось с матерью? Прямо партизанская война какая–то! Да и Янка за эти месяцы изменилась, здесь Марина права…»

Напряженное молчание зависло над их столиком. Дочку оно, похоже, совсем не тяготило: та с безучастным видом выковыривала из пиццы грибы и находилась не «здесь и сейчас» — как сама любила с великой важностью повторять, — а в каких–то своих, неведомых ему переживаниях. Володя не выдержал первым и с наигранным спокойствием осведомился:

— Так чего раньше не было?

— Даже не знаю, как это тебе сказать… Ты, главное, не пугайся, — Янка отодвинула тарелку в сторону и глубокомысленно наморщила лоб — ишь ты, думный дьяк выискался! И забормотала неразборчиво, обращаясь, по всей видимости, сама к себе: — Всё равно надо рассказать, тут уж ничего не поделаешь…

«Чёрт возьми, да что там такое?! Спокойно…» — снова одернул себя Володя. Он сейчас должен стать полной противоположностью Марине: там, где она кричит диким криком и забивает собеседника на корню, у него должна быть полная невозмутимость и понимание. Что бы дочка ни сказала, какой бы сюрприз не преподнесла…

— В чем дело?

Янка набрала в грудь порядочную порцию воздуха и отчаянным голосом выпалила, как будто на амбразуру героически бросалась:

— Я начала видеть ауру!

— И всё? — Володя с шумом выдохнул: это еще куда ни шло, он–то неизвестно что за прошедшую минуту успел вообразить!.. Она, кажется, была разочарована такой вялой реакцией:

— Этого мало?

— Ты в детстве знаешь, сколько всего видела? С домовыми и русалками разговаривала, мы уж не знали, что и думать. Как–то прихожу домой, а ты мне: «Папа, ты весь светишься!»

— Почему я такого не помню?

«И слава Богу, что не помнишь! — мысленно ответил Володя. — Мы тогда чуть не развелись.» Марина в тот вечер закатила грандиозную истерику, кричала ему прямо в лицо, впившись суженными от злости кошачьими зрачками: «Что ты сделал с ребенком?!» Янка стояла между ними, как меж двух огней, и смотрела на каждого по очереди круглыми шоколадными глазами, и вдруг безутешно громко на всю квартиру заревела… А однажды во время другой затяжной ссоры приволокла из кухни тяжеленную табуретку, невероятным усилием на нее взобралась — совсем ведь кроха была! — и внезапно оказалась на одной с ними высоте. И дошло до обоих, что творят, и замолкли на полуслове… Да только ненадолго: уже через день скандал возобновился с новой силой. Даже мельком вспомнить про эти художества — и то стыдно! Вот верно же говорят: «Муж и жена — одна сатана»…

Как он теперь жалеет, что дети стали невольными всему свидетелями! Была б его воля, взял бы и вычеркнул эти годы из памяти, да только поздно спохватился, былого не вернешь. К счастью, Янка не помнит самого главного — про свои разлюбезные «шарики», что так попортили им с Мариной кровь. Но какую–то подредактированную версию правды всё же придется ей изложить, хотя бы в общих чертах. Как же она так ловко застала его врасплох? И подготовиться–то не успел…

— Ты была маленькая, два или три года. Потом ты сильно заболела, а когда выздоровела, почти всё забыла. Как–то… благополучно всё прошло.

— Недавно опять началось. Мы с девчонками пошли в лунапарк…

Каникулы только начинались, и в Ленинский парк привезли новый аттракцион. Яна такого страшилища еще в жизни не видала: когда переворачиваешься вниз головой и падаешь, пускай даже не слишком высоко, не с «чертово колесо», но всё равно экстрим… Юлька, каскадер несчастный, сразу стала канючить: «Пошли со мной, я одна не хочу!» Галина батьковна, естественно, отказалась наотрез, пришлось идти ей, хоть и страшно было до замирания в животе… Машка снисходительно щурилась, капая на асфальт шоколадным мороженым из золотистого вафельного стаканчика, а Галька кричала им двоим вслед, радуясь, что сама легко отделалась: «Яна, вернись! Твоя жизнь нужна народу!» И все смеялись, даже случайные прохожие возле Дуба (который тогда был еще просто дубом, вполне заурядным деревом, разве что старым)… А потом качеля перевернулась, на бесконечно долгое мгновение замерла наверху и начала падать; истошным голосом завопила рядом Юлька и сердце остановилось. Или это остановили мотор?.. Сердце встало на место, но что–то случилось с глазами. Яна терла их изо всех сил, но «это» никак не проходило.