Анна Климова - Сердце странника

Застегнув молнию на сапоге, Зоя тяжело опустилась на диванчик перед дверью. Она слышала, как Фифа говорила еще что-то, но не могла сосредоточиться на ее словах. Какое-то страшное понимание проникло в душу, заразив ее самыми черными, самыми острыми предчувствиями.

— Ты уже ушла, Зоя? — спросила старуха.

— Да! — резко ответила она и вышла на площадку.

— Нерасторопное созданье, — проворчала Анжелика Федоровна, откидывая одеяло. — У меня времени осталось всего ничего, а она копошится.

Сидя на постели, она немножко позлилась на Зою, но скорее по привычке, чем по необходимости. Потом принялась думать о белье, которое на нее наденут. Тут уж она никаких возражений не допустит! На теле у нее будет нежнейшая французская рубашка. Лет пять назад Анжелика Федоровна лично выбрала эту рубашку и отложила в специальный ящик комода, запиравшийся на ключ… Боже! А где ключ-то? Позабыла! А ведь там не только рубашка, но и остальные предметы последнего туалета, выверенные, рассчитанные и подобранные соответственно событию. И духи. Пузырек, как сейчас помнила, стоил что-то страшно дорого. На него ушла половина всей пенсии. Но перед запахом она не могла устоять. Анжелика Федоровна хотела уйти в облаке чудного аромата, а не тлена. И вот пожалуйте! Ключ спрятала, а куда — не вспомнить! Проклятая старость! Как было бы прекрасно не стареть, а в расцвете сил просто лечь и уснуть. Но нет. Время так и норовит поиздеваться, поиграть с вами в кошки-мышки, исцарапать кожу морщинами, изжевать кости, так что они от любого движения скрипят, словно несмазанные петли, наделать в памяти дыр в самый ответственный момент, когда ничего забывать не следует, иначе ты уже не человек, а пустое ведро из-под мусора!

Накинув халат, Анжелика Федоровна подошла к комоду и подергала ящик. Нет, заперто. Все! Конец. Хоть и не умирай сегодня вовсе. А ведь такого хорошего дня может уже и не быть, или смерть придет нежданно-негаданно, когда не сделаны распоряжения, не улажены дела и мира в сердце нет.

Надо найти ключ, будь он неладен.

Анжелика Федоровна принялась вытряхивать содержимое шкатулочек, коробочек с вязанием и ваз, в которых за долгие годы накопилось много всякой всячины.

Она не услышала, как в старом замке повернулся ключ, и входная дверь приоткрылась. В квартиру осторожно вошел человек.

Подходя к своему детскому дому, Витек постепенно начал волноваться. В его волнении разом смешалось несколько чувств — любопытство, разные опасения, всегда сопровождавшие необходимость говорить со взрослыми, и крайне неприятная мысль о том, как в детском доме отнесутся к Кате. Нет, он не взял ее с собой. Витек шел в детский дом «на разведку». Новое дело всегда требовало ориентировки на местности. Чтобы потом было легче принять решение в ту или иную сторону. Сама Катька осталась под присмотром их нового знакомого Николая и Веры, приехавшей на выходные. Ох, намечалось у этих двоих что-то! Сильно намечалось. Насмотрелся Витек, как такие дела между парнями и девчонками закручиваются. Их взгляды, реплики, подчеркнутая внимательность друг к другу — все это было знакомо ему. В его кругу над «женихом» и «невестой» всегда смеялись, но на самом деле испытывали невольное почтение к ним, вдруг очевидно и безусловно выбивавшимся из общей массы людей, живших исключительно собственными интересами. Пусть даже двое сходились на короткое время. Витек давным-давно знал, как все случается. В его памяти хранилось бессчетное множество анекдотов, похабных историй, жестов, прибауток и четверостиший. Но весь этот багаж знаний в некоторых случаях не помогал понять происходящее между парнем и девчонкой на самом деле. И даже скорее был лишним. И уж кто-кто, а Вера никак не вписывалась во все эти анекдоты. Она была умнее тех шалав, с которыми в подвале московского дома имел дело Эдик. Она не курила, не ширялась, не материлась через слово и уж наверняка не пила водку. Что-то подсказывало Виктору, что этому Кольке повезло встретить такую девчонку, как Вера. Любому парню повезло бы.

Впрочем, сейчас его заботили не шуры-муры между Колькой и Верой, а совсем другие вещи, касавшиеся его и Катьки.

Детский дом, сколько он себя здесь помнил, был наполнен топотом, голосами малолеток и еще запахами. Особыми запахами. Это уж точно. В холле и коридорах всегда слегка пахло хлоркой. Совсем чуть-чуть. В столовой — молоком и манной кашей. В спальных комнатах — сухим теплом батарей и немножко стиральным порошком, которым пользовалась прачечная. Это были запахи обустроенности, раз и навсегда заведенного распорядка. Запахи общих завтраков, полдников, обедов и ужинов, а еще одеколона, которым воспитательницы в игровой комнате изредка заправляли фломастеры. Такие знакомые и такие тоскливые запахи. Так пахло одиночество. Да, именно одиночество. Когда Витек был маленький, он всегда искал для себя укромный уголок. Однажды целый день он просидел за стоявшим в углу пианино, выстраивая из кубиков замок и представляя себя владельцем этого замка. Чуть позже Витек обнаружил удивительную комнату возле кабинета медсестры, а в ней — разные ненужные вещи, которые завхоз Петр Адамович все никак не мог вывезти. Обычно комнату запирали, а тут она оказалась открытой. В ней было тихо, светло и спокойно. Витек тут же вообразил себя пилотом космического корабля. Для оборудования «кабины» как нельзя более кстати пришлись старый телевизор, сломанная пишущая машинка, громкоговоритель и тяжелый электронный калькулятор, стоявший раньше в кабинете Клары Ивановны. Когда все это соединилось в его воображении, он неожиданно получил долгожданную свободу. «Капитан! Из реакторного отсека передают, что там случилась авария!» — «Немедленно вызвать ремонтную бригаду!» Стоило только представить себя кем-то, как не оставалось никаких преград.

А потом он обнаружил комнату закрытой. Это стало едва ли не самым большим разочарованием в его жизни. Он привык к ней, привык к играм в одиночестве. Но сделать, разумеется, ничего не мог.

Витек шел по знакомым коридорам, которые покинул три года назад. Он отметил, что на стенах появилось больше рисунков, намалеванных хоть и неумело, но от души. Его разглядывали, иные узнавали, иные смело подходили и радостно здоровались. Все-таки здесь его помнили.

Из одной комнаты вышла Клара Ивановна, располневшая за это время еще больше, а с ней — еще одна женщина, чуть помоложе и постройней.

— …Лучше всего Танечке Зайцевой. Не успеешь глазом моргнуть, как растащат по тумбочкам. Вот так и живем, дорогая Наталья Романовна. Все самой приходится. Да вы, наверное, и сами знаете… О, Герасимович! — изумилась директор. — А ты каким ветром?