Излечи мою душу - Кэрри Лейтон

И все же я не могла не восхититься его честностью: Томас не привык притворяться кем-то другим только для того, чтобы произвести впечатление. С другой стороны, мучительно осознавать, что для него важен только секс и ничего больше.

– А ты? – я решила сменить тему. Сколько можно говорить обо мне. – Какие у тебя отношения с родителями?

Томас нахмурился. На его лице появилось такое же мрачное выражение, как тогда, когда я спросила о шраме.

– Тебя это не касается, – отрезал он и вернулся в гостиную.

– Что значит не касается? – удивилась я, догоняя его.

– Тебе незачем это знать.

– Но ты же интересовался моей семьей.

– Могла бы не отвечать, если не хотела.

Не знаю, что больше раздражало: его язвительный голос или словесная пощечина, которую я ощутила от его ответа.

– То есть тебе спрашивать можно, а мне нет? Это несправедливо, тебе не кажется?

– Не настаивай.

В глазах Томаса я уловила скрытые эмоции. Что это? Гнев? Боль? Обида?

– Ничего интересного ты не узнаешь.

– Хорошо, – я поджала губы и скрестила руки на груди. – Раз мы сказали друг другу все, что хотели, и ты увидел дом, узнал о проблемах моей семьи – значит, тебе пора.

– Ты выгоняешь меня потому, что я не ответил на вопрос? – ухмыльнулся он.

– Я выгоняю тебя потому, что скоро вернется мама, и, поверь, лучше тебе с ней не встречаться, особенно в таком состоянии.

Томас осмотрел свою одежду.

– Что со мной не так?

– От тебя несет травой, – скривилась я.

– Но я не курил, я чист.

Я поверила, понимая, что его одежда могла пропитаться этим запахом в братстве, но маме ведь это не объяснишь.

– Может, ты и чист, но про одежду твою сказать того же нельзя. Мама с ума сойдет, если застанет меня с парнем, который не Трэвис, весь в татуировках и пахнет травой и алкоголем. Да она сразу же позвонит в реабилитационный центр, а пока будет ждать санитаров, хорошенько тебя отдубасит, – спокойно объяснила я.

Томас явно был в шоке.

– Твоей маме нужен не психолог, а психиатр. Я начинаю беспокоиться за тебя. Тебе безопасно здесь жить?

Я расхохоталась:

– Мама непредсказуема, но пока я ничем не рискую.

Я помолчала где-то минуту и все же дала волю любопытству.

– Томас…

– Что?

– Как ты узнал, где я живу?

Теперь уже рассмеялся Томас.

– Есть друзья, – он погладил мой подбородок, – которые знают других друзей… – Затем он переключился на изучение картин на стене.

– Что за друзья, которые знают других друзей?

– А это имеет значение?

– Да, имеет. Знаешь, кто появляется перед домом, если ему не давали адрес?

– Кто?

– Маньяк, – буркнула я.

Томас усмехнулся:

– А что, если я и есть маньяк? – он сузил глаза, включаясь в игру.

– Ты на самом деле странный: внезапные перепады настроения, без приглашения появляешься на пороге моего дома посреди ночи, ходишь на те же занятия, что и я, и садишься так, что, куда бы я ни повернулась, всегда вижу тебя. Ты поджидаешь меня в коридоре, чтобы убедиться, что со мной все в порядке, защищаешь, даже когда тебя об этом не просят. Скажи, Коллинз: мне стоит переживать?

Томас медленно приблизился ко мне.

– Тебе, несомненно, следует переживать, но не из-за меня. Я не беспокою тех, кто не хочет, чтобы его беспокоили. Предпочитаю обоюдное согласие, – в его голосе сквозила провокация. – И еще…

Я отвела взгляд, понимая, что краснею. Почему он всегда так на меня действует?

– Вижу, что догадалась, в чем я хорош, – с самодовольным видом заявил Томас. – Неужели не проведешь для меня экскурсию? Ты ужасная хозяйка!

– Ты не услышал меня? Ты должен уйти! Я не хочу, чтобы мама тебя здесь застала.

– Да-да, я понял.

Точно? Тогда почему отправился вверх по лестнице?

– Ты куда? – я опешила от его наглости.

– Отправляюсь на экскурсию сам, – пояснил он так, будто в его действиях не было ничего странного.

– Наверху не на что смотреть, там только спальни, – я ухватилась за перила, будто могла так остановить Томаса.

– Это же самое интересное! – он озорно улыбнулся и скрылся в коридоре.

Черт, он же не войдет в мою комнату? Там много детских фотографий, на которых я похожа на енота.

Я почти взлетела по лестнице, но опоздала. Томас уже был внутри. Мои кулаки сжались.

– Кто… дал тебе… разрешение войти? – прорычала я.

– Я, – в его голосе чувствовалась привычная надменность. – Я всегда получаю то, что хочу.

Одну руку я уперла в бок, другой указала на дверь.

– Убирайся. Сейчас же!

Томас сделал вид, что не услышал. Он с интересом осмотрелся и подошел к фотографиям на полке возле книжного шкафа. На первой – мне всего пара месяцев; на соседней – я задуваю свечи в честь третьего дня рождения; еще на одной – девятилетняя я с распущенными волосами и насквозь мокрая, а рядом со мной немецкая овчарка Рой. В тот день мы были на барбекю и папа с другом решили искупать Роя из шланга для полива. За компанию они облили и меня, а мама все запечатлела.

– Не могу поверить: ты блондинка? – Томас ошарашенно переводил взгляд с фотографии на меня и обратно.

Что в этом такого? Он что, не знает о существовании краски для волос?

Я пожала плечами:

– Хорошо скрываюсь.

Томас снова сравнил фото со мной.

– Никогда бы не догадался.

Да ладно? Я произвела впечатление на Томаса Коллинза – плюс очко в мою пользу.

При взгляде на полку с фотографиями невольно нахлынули воспоминания. Вот школьный выпускной и мы с Алексом в мантиях показываем языки его маме. Рядом – кадр с выпускного Трэвиса и Тиффани. А справа фотография, которую сделал Трэвис: я греюсь на весеннем солнце в кресле-качалке, в моих волосах пион, а на коленях книга «Гордость и предубеждение», от которой я не могу оторваться.

Томас взял эту фотографию, и я вся сжалась в ожидании его едкого комментария.

– Ты здесь очень красивая, Несс.

– Спасибо, – выдохнула я, испытывая неловкость.

Спустя несколько секунд в руках Томаса оказалась другая фотография, где мне три года.

– О! А здесь ты похожа на полтергейст!

Вот и идиотский комментарий.

– Меня подловили не в самый удачный момент. Я хотела спать, объелась фисташковыми пирожными и… мне было нехорошо, а этого никто не заметил, – пробурчала я, выхватывая рамку из его рук.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, пока Томас не признался:

– Твоя комната не такая, какой я ее себе представлял. Она слишком розовая для тебя… или я ошибаюсь?

– Мне было семь, когда здесь