Дебора Смит - Змей-искуситель

— И то, и другое. — Он посмотрел на меня, в его глазах была тревога. Многим мужчинам не хватает слов выразить то, что они чувствуют, а у большинства жен-щин слов слишком много. — Если есть что-то еще, что я должен знать, скажите мне.

— Вы и так услышали о моем браке больше любого человека на этой планете. — Я помолчала. — Мой сын ни о чем таком даже не подозревает.

— Я не заинтересован в том, чтобы выставлять на всеобщее обозрение ваши секреты. — Он повертел ма-ленькое беспомощное яблочко в своей изувеченной руке, изучил со всех сторон и положил в нагрудный кар-ман. — В этом деле мы заодно. Если вы будете работать со мной, я буду работать с вами.

Не произнеся больше ни слова, он развернулся на каблуках и пошел по освещенной луной аллее к дому, унося с собой яблоко познания. Я вышла на свет луны и смотрела ему вслед, зачарованная, испуганная, пока он уходил от меня, наполовину скрытый в тени.

На следующее утро еще до рассвета Якобек отпра-вился в Вашингтон. Мы больше не говорили о том, что он услышал обо мне и Дэви. Я молилась, чтобы он обо всем забыл. И знала, что этого не случится. Но, может быть, Якобек решил, что все это стенания несчастной вдовы из мыльной оперы? Я очень на это надеялась.

Эдди Джекобс Тэкери, моя беременная невестка, спала в спальне Дэвиса наверху под шелковым покры-валом в компании двух кошек и любимой собаки Дэвиса. Это был нечистокровный бигль по кличке Гонщик — Дэвис и его отец нашли когда-то брошенного щенка на гонках в Северной Алабаме. Гонщик похрапывал в ногах у дочери президента. Дэвис, мрачный, молчаливый, смот-рел на нее из кресла-качалки в углу, окруженный свои-ми книгами, компьютерами, головами оленей и фото-графиями в рамках, на которых они с Дэви стояли рядом с гоночными машинами. Это была спальня молодого студента из сельской местности. «Но не мужа, — сказа-ла я себе. — И не отца».

Когда я прилетал в Вашингтон, то всегда останавли-вался в отеле, а не в Белом доме. Это я сам так решил. Белый дом был миром Эдвины и Ала, а не моим. В этот раз я вышел из лифта на жилом этаже с большой плете-ной корзиной в руках и поставил ее на позолоченный столик.

Рядом со мной сразу возникла одна из помощниц Эдвины.

— Полковник, миссис Джекобс немедленно выйдет к вам.

Она посмотрела на корзину. Двадцать фунтов пиро-гов с яблоками, яблочных рулетов, пончиков с яблока-ми, яблочных кексов и бог знает что еще лежали внутри в пластиковой коробке, перевязанной красной лентой с пышным бантом. Хаш попросила меня передать это в подарок Эдвине.

— Она может посмеяться над этим или плюнуть на мой подарок, — сказала Хаш. — Но у нас с ней общий внук, так что я обязана послать подарок. Это одно из моих правил.

— Я отвезу, — согласился я. — Она не будет смеять-ся. Ничего больше обещать не могу.

— Вы храните верность, — заметила Хаш, глядя мне в глаза, пытаясь разглядеть меня настоящего. По ее го-лосу я не сумел определить, что это было — угроза или вопрос.

Я отвернулся. Мне почему-то легче было смотреть в лицо врагам в джунглях.

— Мне можно доверять. Я настоящий бойскаут.

— Посмотрим.

— Что это такое, позвольте узнать? — помощница подозрительно разглядывала корзину.

Я сказал ей. С нейтральным выражением лица она надавила пальцем на целлофан и, изогнув бровь, прочи-тала надписи на пакетах.

— Этот «маленький домашний подарок» проверяла секретная служба?

— Да.

Люсиль Олсен наблюдала, как миссис Тэкери собирала его.

— Я полагала, что у этой женщины есть работники, чтобы заниматься такими вещами вместо нее.

— Это персональный подарок.

— Эта Тэкери — презентабельная женщина? Обра-зованная?

— Почему бы вам не позвонить ей и не спросить у; нее самой? Она обрадуется, если узнает, что здесь о ней еще не все известно. И это после того, как за ней шпио-нили Эдвина и ее приспешники.

— Мне никогда не нравились ваши грубые шутки.

— Я не шучу.

Помощница ушла, оставив после себя аромат доро-гих духов и атмосферу неодобрения. Я кивнул агентам секретной службы, они кивнули мне в ответ, и я прошел в гостиную, которую Эдвина обставила в «деревенском» стиле. То есть в стиле французской деревни.

— Мне пришлось отправить моего любимого Людо-вика XIV к матери в поместье, — объяснила тогда Эдви-на. — Наши советники решили, что иначе я буду слиш-ком похожа на Марию-Антуанетту.

Лишь клюшки для гольфа и фотография моего деда Джекобса на камине указывали на то, что Ал живет в Белом доме вместе с Эдвиной.

Я прекрасно понимал, что именно ее блестящее руко-водство избирательными кампаниями и создание имид-жа привели их в Белый дом. Она защищала и контроли-ровала Эдди. Это было мудро. До определенного мо-мента. Эдвина зашла слишком далеко, борясь со страхом, который я впервые увидел в ее глазах в тот день в парке, когда я убил человека. Ее цинизм и недоверие достигли ужасных размеров. Теперь она подозревала во всех смертных грехах Хаш и Дэвиса Тэкери.

Я осклабился, глядя на свое отражение в зеркале в позолоченной раме. Одергивая куртку, я нащупал что-то в кармане. Это оказалось очищенное яблоко, завер-нутое в целлофан и бумагу с логотипом «Фермы Хаш». Я развернул ее и увидел крупные печатные буквы, на-писанные Бэби.

ПЧЕЛЫ СКАЗАЛИ, ЧТО ТВОЕ МЕСТО РЯДОМ С НАМИ. СОГЛАСЕН?

Стоя в гостиной Эдвины, я аккуратно сложил запис-ку Бэби и спрятал в карман, потом развернул яблоко, отрезал кусочек и сунул в рот. Сладкий сок разлился по моему языку. Хаш вырастила это яблоко. Хаш Макгиллен Тэкери, с ударением на Макгиллен. Она удобряла дерево, растила его и, возможно, сорвала это яблоко собственной рукой. А потом она очистила его, вынула сердцевину и отдала своей племяннице, чтобы та завер-нула его и спрятала в моем кармане, как облатку во время причастия…

Бесшумно открылась дверь, и вошла Эдвина. Синее платье-костюм сидело на ней, как на манекене, белоку-рые волосы были уложены волосок к волоску. Ей ис-полнилось пятьдесят пять, и ее окружала крепкая броня. Она прошла через избирательные кампании, сборы пожертвований, политические маневры, сделала карьеру как хозяйка дома. Эту цену она заплатила за то, чтобы стоять рядом с Алом, а не впереди него. Мне не хватало той жизнерадостной Эдвины, с которой я когда-то по-знакомился. Но тогда она еще не знала, что требуется, чтобы выжить при всеобщем внимании.

— Ты никогда не садишься, — заметила она. Глаза у нее покраснели, но это было заметно только при пристальном взгляде. Эдвина никогда не была спор-тивной или изящной, но всегда оставалась сильной.

— Сядь, Николас, — приказала она. — Ради всего святого, должен же хоть кто-то в этой семье делать то, что я говорю!