Кэтрин Уокер - Остановка в Венеции

— Думаю, он не будет возражать, если поручиться за сохранность тайны. И конфиденциальность.

— Там переводят сотни разных бумаг. Я знаю, на кого можно положиться. Только надо сперва снять копию, чтобы сама книжка оставалась у нас. Хорошая мысль. Тебе наверняка не терпится ее почитать?

— Еще бы. Услышу, наконец, голос Клары. Она разговаривает так же, как Таддеа?

— Похоже. Две жизнерадостные, блещущие умом девушки. Необыкновенная Клара — трогательно.

— И обеих затягивает в трагический водоворот.

— Да, судя по всему. Но все-таки они живут. Тебя что-то гложет?

— Просто поняла, что мое пребывание истекает. Гадаю, что делать. Была бы у меня докторская степень по историй искусства эпохи Возрождения…

— Еще не все потеряно, время есть.

— Не говори ерунды. В балерины, например, мне уже поздновато. Так же и с искусством — я состарюсь, пока выучу хотя бы половину того, что знаешь ты, Рональд или Маттео.

— Но можно ведь искать себя еще где-то. Нет, правда, Нел, мне кажется, ты можешь заняться, чем пожалаешь. Ты умница.

— Ага, умница, которой путь преградила огромная глыба. Я не про Энтони. Я про то, что мне предстоит. Некоторые вот умеют — просто берут, перечеркивают все одним махом и двигаются дальше. Как говорится мне не дано. Я очень долго выпутываюсь. Тебе не кажется?

— Кажется. Хотя чем дальше, тем легче. Списываешь убытки. Это мой девиз. Жизнь одна, Нел, нудным в ней не место.

— Кто может быть зануднее меня?

— Думаешь, он будет против? Ну, положа руку на сердце?

— Вряд ли.

— Тогда что?

— Слишком много мужества требуется, Лидия, да еще в параллельном мире.

— Так возьми здешний мир с собой. Или меня. Я тебе напомню.

— А как подступиться? По телефону? В Риме? В Нью-Йорке?

— Если уверена, то чем раньше, тем лучше.

— Я не вижу его которую неделю. Мне совесть не позволит не приехать в Рим.

— И? Приедешь. Потом вернешься.

— И что? До конца дней сидеть на шее у Люси? Ходить хвостом за тобой?

— Не знаю. Тебе надо набраться уверенности. Помнишь дурацкую банальность про то, что сперва надо закрыть одну дверь и только тогда откроются другие? Если ты не просто скатишься к старой жизни, что-то обязательно произойдет. Может, будет нелегко, но черная полоса когда-нибудь закончится. Вспомни, в пятнадцать тебе наверняка море было по колено, как нашей необыкновенной Кларе. Неужели ты настолько изменилась с тех пор?

— А что произошло с твоим первым мужем?

— Закрутил с приставучей амбициозной особой из своего отдела. Не увидел разницы. Бедняга, у них уже четверо детей. Я предпочитаю не думать, каково ему живется. Может, он безумно счастлив. Пусть у него все будет хорошо, но, если честно, мне все равно. Меня больше волнует мое безумное счастье.

— Тяжело было?

— Тогда, конечно, тяжело, но теперь оглядываешься — словно на школьной площадке все происходило.

— Лидия, ты меня вдохновляешь!

— Хорошо. Рада, что мои неурядицы кому-то пойдут на пользу. Видишь, Нел, надежда есть — посмотри на меня! — Широченная улыбка.

Если бы с надеждами все было так просто!

Мы с Лидией отправились на поиски магазина, где делают ксерокопии, а потом она ушла отдавать снятый текст переводчику. Надежно упрятав дневник Клары к себе в сумку, я сделала на обратном пути крюк через Сан-Марко, чтобы прогуляться. Воздух был свежий, пронизанный солнечным светом, толпы туристов и стаи голубей наслаждались обществом друг друга.

Интересно, какой была Сан-Марко во времена Клары? Тоже голуби? Еще интересно, где жили Катена и можно ли как-то это выяснить? Пятнадцать лет от роду, пять лет до конца жизни, но ей суждено стать предметом великой страсти, и она строит большие планы. Необыкновенная для того времени девушка. А вот я, в тридцать пять не знающая, чего мне надо. Моцарт до таких лет просто не дожил. Как и Джорджоне. Col tempo, да? Об этом предупреждала «Старуха»?

Я поеду в Рим. И что скажу? «Энтони, давай начистоту»? «Раздельное проживание»? «Я так больше не могу»? Получится ли у меня? Хочу ли я этого?

Внезапно тысяча голубей, оглушительно захлопали крыльями, взметнулась в небо — что-то их напугало. В небе воцарилась кутерьма, какие-то из птиц тут же сели обратно, какие-то полетели делать круг над лагу ной, блестя перьями на солнце. Я в изумлении смотрела в сверкающее небо. «Древний солнечный хаос», как говорил Стивенс. «Нас ввергли в древний солнечный хаос»[29]. Перед ослепительным блеском меркли все мысли. Я вдруг очутилась в восхитительно прекрасном настоящем солнечного дня, мира, жизни. В голове молнии, ничего, кроме стихов, стихи и свет. Внутри и вокруг меня все содрогалось и трепетало. Жизнь одна, сказала Лидия, и вот оно, словно воля вселенной: «Проснись! Подними голову!» Из тени в свет — он дольше не продлится. Пелена спадет, наваждение развеется, когда захлопает крыльями стая испуганных голубей и придут «немногие», как говорил Беккет, слова. Я застыла посреди Сан-Марко, глядя в небо, ошеломленная и преображенная. Мне было все равно, что обо мне подумают и не примут ли за сумасшедшую. Жить! Сейчас или никогда, и я выбираю «сейчас». Я буду жить. Необыкновенная Корнелия! Какой дар! И ты, Дзордзон, певец света, ты все это изобразил!

Глава шестая

Почерк был старинный и убористый. Ксерокопия неудачная — видимо, картридж уже заканчивался. Джулиана Датини раздвинула над текстом кронштейн увеличительного стекла с подсветкой, которым пользовалась в таких случаях. Джулиана относилась к тем высококлассным переводчикам, к которым выстраивались очереди желающих положиться на ее компетентность и умение держать язык за зубами. Этот крошечный темный кабинет видел немало выдающихся историков и исследователей. Лидия познакомилась с Джулианой, как только приехала, и знакомство быстро переросло в дружбу, поэтому в плотном графике переводчицы для Лидии всегда отыскивалось окно. Сама Джулиана считала этот график не просто плотным, а изнурительным. Она работала от зари до зари, света белого не видя. Жизнь проходила мимо. Но ведь жить на что-то надо.

И все-таки у нее по-прежнему замирало сердце при виде весточки из былых веков, пусть даже в облике занудного судебного документа или архива, которые ей обычно и доставались. Она уже узнавала в лицо писарей на службе Республики из разных эпох и восхищалась изощренностью некоторых почерков. Но в этом дневнике не было никаких финтифлюшек и завитушек — просто мелкая, аккуратная, летящая и красивая вязь. Даже не вчитываясь, Джулиана сразу поняла, что почерк женский — редкость в ее работе. Наверняка монахиня. Лидия как раз занимается монахинями, значит, какие-нибудь монастырские записи или хроники. Ныла спина. Джулиана делала этот заказ после бесконечного рабочего дня по дружбе, исключительно ради Лидии, новой и на редкость интересной знакомой. Включив компьютер, она принялась за работу, надеясь обработать хотя бы несколько страниц, пока глаза не слиплись окончательно.