Беспринципная (СИ) - Резник Юлия

Покидав в чемодан какие-то вещи, возвращаюсь в город. Бессонная ночь дает о себе знать — дорожная разметка расплывается перед глазами, и мне даже приходится остановиться у магазина, чтобы купить энергетик.

В квартиру Зои я возвращаюсь под утро. Она выбегает на шум. Широко распахнув глаза, косится на сложенные в углу сумки. Обхватывает шею ладонью и сдавленно шепчет:

— Господи… Это как понимать?

— Ну, а ты как думаешь? — хмыкаю я, снимая куртку и медленно подходя к ней. — Я развожусь, Зой. Примешь меня?

Она вздрагивает, приподнимает голову, глядя на меня глазами, полными надежды и страха:

— Ты же сейчас не шутишь? Скажи, что ты не шутишь. Пожалуйста…

Ну, и где вся ее дерзость? Стоит такая вся болезненно-оголенная… Чуть не плачет. Намучилась девочка. Три года ее, мудила такой, мурыжил.

— Нет. Привыкай к мысли, что я навсегда в твоей жизни. И Макарову сообщи, а то мало ли… Оказывается, я жуть какой ревнивый, — шепчу, целуя ее с нежностью и отчаянием, которое только теперь осознаю в полной мере. А Зойка смеется. Так счастливо и открыто, что невозможно не улыбнуться в ответ, как бы хреново на душе не было.

— Обручальное колечко скажет все за меня.

— Всегда знал, что тебе палец в рот не клади, — ухмыляюсь.

— Так я никогда этого и не скрывала! — нахально задирает нос, откидываясь в моих руках. Смотрю на нее и… не верю, что это — мое настоящее.

— Папа-а-а-а! — радостный детский крик вдруг нарушает звенящую, хрупкую тишину, и я едва успеваю обернуться, как в меня со всех ног влетает заспанный Гошка. Маленькие ручонки крепко обхватывают мои ноги, сын запрокидывает голову и широко улыбается. — Ты приехал?!

— Приехал, мой хороший, — наклоняюсь, подхватываю его на руки и прижимаю к себе, чувствуя, как сердце в груди, наконец, становится на место. Гошка обвивает меня за шею маленькими ручками, сопит в плечо и что-то быстро-быстро тараторит на своем тарабарском.

— Гоша рассказывает, как они в садике лепили из пластилина корову.

Зоя тихо смеется, прикрывая рукой рот, и я с трудом подавляю улыбку.

— Уверен, отличная корова вышла, — серьезно отвечаю сыну.

— Угу. А ты когда-нибудь покажешь мне свою ферму? — спрашивает вдруг Гошка, притихнув, и смотрит так внимательно, что мое сердце начинает стучать какими-то совершенно ненормальными болезненными рывками. Переглядываюсь с Зоей. В её глазах все еще плещутся неуверенность и страх, но надежды там куда больше.

— Конечно, — киваю решительно. — Обязательно. Надо тебе постепенно перенимать папкины дела, правда?

Гошка радостно кивает, хотя, конечно, не понимает, что я говорю о его наследстве. Перехватываю взгляд Зои — она кусает губы, стараясь удержать слезы, и улыбается так, что у меня внутри все переворачивается.

— Может, сначала позавтракаем, мои деловые? — тихо спрашивает она, подходя ближе и касаясь моего плеча.

— Обязательно, — отвечаю я, беря ее за руку и чувствуя, как ее тонкие пальчики легонько подрагивают в моих ладонях.

Втроем проходим на кухню. Гошка не перестает болтать, рассказывая нам что-то невероятно важное. Утренний свет проникает через окно, заливая комнату золотом и теплом, и я чувствую, как меня окончательно отпускает.

Эпилог

5 лет спустя

Зоя

Поздний вечер на ферме дышит жаром уходящего дня. Воздух еще тёплый, но он уже не обжигает, как в полдень. Над залитыми закатным светом полями стелется тонкая дымка, и откуда-то издалека доносится прерывистый стрекот кузнечиков. Очередной летний день — насыщенный, жаркий, хлопотный — уходит в прошлое, а я еще на работе!

Устало стягиваю перчатки. Бросаю прощальный взгляд на копошащихся в коробке котят и их бедную маму. Надеюсь, выживут. Я сделала для этого всё возможное. Одного даже реанимировала — тёплое полотенце, капелька глюкозы, аккуратное дыхание в крошечный ротик, и вот — слабый писк. А потом ещё один. И ещё. Он жив, хотя Арман, заглянув ко мне поинтересоваться, чего я так долго, заявил, что тем самым я иду против природы, которая не зря придумала естественный отбор. Может, и так, не знаю. Я уже давно живу по своим законам. Особенно когда речь идёт о чьей-то жизни.

В кабинете темно. Лишь настольная лампа отбрасывает золотистый круг света на стол. С головы соскальзывает медицинская шапочка, я машинально снимаю ее с волос и выбрасываю в мусорное ведро. Выпрямляюсь. Тело ломит так, будто я сама только что родила целый выводок.

— Как там? — Гена появляется в дверях. Потёртая рабочая форма, руки до локтей в машинном масле. Так и не скажешь, что он тут с недавних пор главный механик. И это в его двадцать пять!

— Пока все живы. Последнего вытаскивала руками. Задохлик такой — кошмар. Но дышит, — устало улыбаюсь.

— Ты как всегда. — Он кивает на коробку. — Забирать домой будешь?

— Не-а, не в том они состоянии. Пусть переночуют здесь. Попрошу кого-нибудь приглянуть.

Гена молча кивает:

— Арман с Георгием ждут тебя в конторе. Малой такой деловой. От отца не отлипает.

— Угу, у них полная идиллия, — смеюсь, вяло потирая поясницу. — Ладно, пойду я.

— Давно пора.

— Кто бы говорил, Ген. Ты тут хоть ночевать не планируешь? — кошусь на брата, который так старается оправдать оказанное ему Арманом доверие, что буквально из шкуры вон лезет.

— Как пойдет.

— Отдыхай больше. Так недолго и надорваться.

Выхожу из своего «офиса». Солнце уже ушло, но небо всё ещё истекает розово-оранжевыми отблесками, будто персик — соком. Летний воздух плотный, сладкий. Запах скошенного сена, нагретой пыли и чего-то ещё, фермерского, родного, вязнет в горле. Я люблю это место. Люблю свою работу. Потому что она дает мне ощущение реализованности и собственной важности. Да, мне пришлось доказывать, что я здесь не по блату, что я кое-что могу. Но в нашей с Арманом ситуации я бы удивилась, если бы было иначе. Ко мне изначально было предвзятое отношение. Да и в целом к нам. Когда выяснилось, что Гаспаряны развелись, когда Арман стал в открытую появляться с Гошкой, а потом и со мной — тут началось настоящее светопреставление. Неудивительно, что тогда, пять лет назад, всё казалось таким недолговечным и зыбким… Я тогда лишь об одном молилась — чтобы это все поскорее закончилось. Мне-то к сплетням было не привыкать, я знала, что шепот за спиной стихает, как только ты перестаёшь его слушать, а вот Арману с Ануш наверняка было сложно. Впрочем, людская память коротка, а суждения меняются по ситуации. Прошло время, и те, кто говорил про меня гадости, теперь приветливо кивают, как ни в чем не бывало. Кому-то я вылечила собаку, кому-то — индюшку с вывернутой лапой. Сама жизнь заставила их признать, что не так уж я и плоха. Не зря же не беру денег за прием и никому не отказываю.

Я обхожу крайний корпус и слышу голос сына, звонкий и чёткий, как колокольчик:

— Папа, а если у трактора реактивные турбины, он сможет взлететь?

— Это вряд ли. У него неподходящая для этого форма, — невозмутимо отвечает Арман.

Улыбаюсь. Если внешне Георгий скорее похож на меня, то характером — он копия своего отца. Он всюду с Арманом: в поле, в мастерской, даже на планёрках. Серьёзный, наблюдательный. Всё подмечает. Иногда мне кажется, что я родила его уже взрослым.

Захожу тихо, чтобы не спугнуть момент.

— А вот и мама, — говорит Арман, не оборачиваясь. Он всегда чувствует, когда я рядом.

Гошка срывается с места, влетает мне в ноги, обнимает:

— Мам, ну ты чего так долго? Мы замучились тебя ждать!

Смеюсь, ероша темно-русые вихры сына:

— Я принимала кошачьи роды. Одного котика даже пришлось реанимировать. Так что не жалуйся.

— А можно посмотреть?!

— Конечно, только не сегодня. Он пока очень слабенький.

Арман встаёт. Тянет ко мне руку. Крепко сжимает пальцы.

— Теперь-то мы можем пойти домой?