Натали Фокс - Ты будешь страдать, дорогая

— Он не может остановить нас, querida. Я люблю тебя и намерен жениться на тебе, чтобы навсегда покончить с этой нервотрепкой.

— Но Бьянка…

— Бьянка никогда ничего не значила для меня, Джемма. Да как ты могла такое подумать?

— Ты сам сказал, что она была большей частью твоей жизни, чем я.

— Только в смысле времени. Будучи родственниками, мы просто чаще встречались, вот и все. Никогда в жизни я не собирался жениться на ней, что бы там ни говорил Агустин.

— Но ведь ты был в бешенстве, когда думал, что Майк ее соблазняет.

— Только потому, что я думал, что он обманывает Кристину.

— О… но… ты использовал ее, чтобы мучить меня…

Он не позволил ей закончить, наклонился ниже и, глядя ей в лицо, произнес:

— Любовь может быть страшно разрушительной, дорогая. Я был до такой степени одержим тобой, что почти ненавидел — звучит дико, но это правда. Я натравил на тебя Бьянку, потому что хотел, чтобы ты страдала так же, как страдал я.

— Тогда ты прежде всего должен был бы верить, что я очень люблю тебя. Иначе ты не мог бы надеяться на мои страдания.

— Я знал, что в Лондоне мы были искренни, но думал, что с тех пор что-то изменило твои чувства ко мне. И я захотел возродить нашу страсть — а потом разрушить ее, для обоих. Но после той ночи любви здесь я стал надеяться, молиться… Я думал, что ты любишь меня, жаждешь меня. Я знал, что моя любовь к тебе всегда была жива, а потом приехал Агустин с Бьянкой…

— А я думала, ты сделал это нарочно, чтобы добавить еще больше к моим пыткам… После того скандала за ужином я узнала, что ты сын Агустина, мне сказала Мария, только она не уточнила, что ты приемный сын, и…

Он потерся губами о ее губы.

— И ты решила, что занималась любовью с единокровным братом?.. — (Джемма отвернулась от него и закусила дрожащую губу.) — Джемма, — жарко выдохнул Фелипе, и тревожная морщинка перерезала его лоб, — все позади. Тебе нечего стыдиться.

Ее глаза округлились, в них заблестели слезы.

— Нет, Фелипе, — задохнулась она от горестного стона. — Понимаешь… даже… даже когда я думала, что мы с тобой родственники… я… все равно любила тебя… все равно хотела…

Фелипе на мгновение окаменел.

— И если бы я продолжал домогаться тебя… ты боялась, что позволила бы этому произойти?

— Конечно! — зарыдала она. — Я не знала, смогу ли я удержать тебя…

— Но ты это сделала, глупышка, — настаивал Фелипе, стиснув ее плечи. — Неужели ты не понимаешь, что сделала это? В душе, Джемма, я мог бы взять тебя, и потом, когда я сдернул полотенце, чтобы подразнить, мне было так легко взять тебя…

— Но ты не стал! — напомнила Джемма. — Потому что ненавидел меня.

— Нет, я тебя не ненавидел. Я любил тебя больше, чем когда-либо, и не овладел тобой только потому, что ты меня останавливала. Я видел этот запрет в твоих глазах, я видел в них страх. Для меня это было что-то новое, и я решил, что сам добился этого, своей дикой пыткой и местью. Видишь, Джемма, ты меня остановила…

— Я не знала. — Может ли она в это поверить? Чтобы жить дальше — придется постараться.

— Не стоит мучить себя мыслями о том, чего никогда не могло произойти, Джемма. Эти мысли способны разрушить человека.

Ей даже удалось слабо улыбнуться. Она покачала головой.

— Хороший совет, учитывая, что он исходит от тебя.

Он улыбнулся в ответ, заглянул ей в глаза, и беспокойство покинуло ее сердце. Он обнял ее и уложил на спину, и, когда его губы приблизились к ее, она поняла, что с этим поцелуем исчезла последняя тень сомнения.

Поцелуй Фелипе все длился, унося Джемму от боли и страданий. Они могли любить друг друга без наказания, без стыда. Ничто теперь не могло омрачить сладость восторга.

В этой любовной прелюдии не было спешки, напора, лихорадочной настойчивости. Экстаз и сумасшедшая страсть придут позже, когда чувства выйдут из-под контроля и повлекут влюбленных за собой. А пока их вело желание любви, утешения и нежности, которые их сердца готовы были излить друг на друга.

Фелипе медленно освободил Джемму от мокрой одежды, мягко рассмеялся в ответ на ее гримаску, когда соломинки укололи ее обнаженную кожу. Он достал и расстелил под ней попону, и она помогла ему раздеться, дрожащими, неловкими пальцами стянула мокрую рубашку и сырые от дождя джинсы. Фелипе опустился на колени рядом с ней — обнаженный, сильный, бронзовый и влажно мерцающий. Он был прекрасен, и Джемма протянула руки, чтобы провести кончиками пальцев по его груди, ощутить, как напрягаются и вздрагивают его мускулы от ее прикосновения. Его глаза, губы, руки подарили ей восторг обожания, и Джемма каждой клеточкой души и тела отозвалась на его ласки. Жажда получать и отдавать любовь поднимала их к новым вершинам дерзаний.

Страсть нарастала, они отдались ее напору, и каждый поцелуй, каждое прикосновение становились все жарче, все настойчивее. Джемма томилась желанием ощутить его внутри себя, и нежная просьба об этом готова была сорваться с ее губ.

Их взгляды слились, когда он приподнял ее бедра для первого мощного толчка. Он любил этот момент обладания, это изысканное вторжение в мир влажной чувственности, трепетного, упругого тепла, от которого воспламенялись нервы, заставляя приближать непостижимый и загадочный миг экстаза.

Джемма смотрела на него, наслаждаясь его взглядом победителя, блеском зубов, стиснутых, будто от боли, когда он проник в нее до конца. Этот взгляд зажег Джемму восторгом, огнем желания, в один миг поглотившим ее с головой. Он был внутри ее, и мощь его пульсирующей плоти доказывала ей, что их любовь совершенна, прекрасна и несомненна. Она задвигалась с ним в едином глубоком ритме, поднимаясь за грань реальности.

Из ее груди вырвался крик, когда она уже не в силах была сдерживаться, когда она готова была умереть от близости взрыва.

— Я не могу больше сдерживаться!.. — закричала она и выгнулась ему навстречу.

— Не пытайся, querida, не останавливай нашу любовь… сейчас, любовь моя, сейчас!

Они воспарили вместе, сокрушив барьеры экстаза. Золотистая, огненная лава жизненной силы забила сказочным ключом одновременно с потоком их слов любви, освобождения, благодарности. Они были свободны, паря, как птицы, в безоблачном голубом небе счастья, свободны для любви и вечной жизни — вдвоем.

— Фелипе мне все рассказал.

Джемма нервным движением одернула рабочую рубашку и взглянула на своего отца, который усаживался в привычной позе на кресле — для последнего сеанса. Полотно нисколько не пострадало при падении, но нервы Джеммы от ожидания этой встречи-объяснения настрадались предостаточно.

— Я не могла сама рассказать тебе, — призналась она и взяла в руки палитру, гадая, удастся ли ей вообще закончить этот портрет без нервного срыва.