Развод. Его холодное сердце - Дарина Королёва

глухо ударилось о землю и покатилось по влажной траве — почему-то именно эта картинка отпечаталась в памяти особенно ярко.

Набрала номер Алекса. Не могла сразу попасть по нужным цифрам. В голове крутилась абсурдная мысль — надо собрать яблоки, нельзя оставлять их на земле... Наверное, так организм защищается от стресса — цепляется за привычные, обыденные вещи.

Алекс примчался через пятнадцать минут, хотя обычно дорога занимает не меньше получаса. Наверное, нарушил все существующие правила дорожного движения.

— Я уже позвонил этому твоему... турку, — бросил он, помогая мне сесть в машину. В его голосе смешались раздражение и забота — такой типичный Алекс. — Держись, сестрёнка. Я с тобой.

А потом время свернулось в тугую спираль боли и ожидания.

Палата, капельница, монотонный писк приборов. Знакомые до боли ощущения — сколько раз я была по ту сторону процесса, помогая другим людям. Но сейчас всё воспринималось иначе. Совсем иначе.

Между схватками накатывали воспоминания — как впервые узнала о беременности, как говорила с малышом, поглаживая живот, как представляла этот момент. Думала — справлюсь сама, я же сильная. Но сейчас, в этой больничной палате, отчаянно хотелось, чтобы он был рядом...

— Катя! — его голос я услышала сквозь туман схваток, сначала даже подумала — мерещится.

Но нет.

Давид действительно ворвался в палату — растрепанный, в помятом костюме, с безумными глазами, будто бежал через весь город. — Я успел! Слава Аллаху, успел!

Я никогда не видела его таким — галстук съехал набок, пиджак перекошен, в обычно идеально уложенных волосах беспорядок. На подбородке щетина — он явно не брился сегодня. И глаза... В его глазах плескался такой страх, такая надежда.

— Как ты... — новая волна боли не дала закончить вопрос.

— Частным рейсом, — он схватил мою руку, прижал к губам. Его пальцы были ледяными. — Я бы не пропустил это даже если бы пришлось пешком идти через континенты. Даже если бы пришлось переплыть все моря.

Время снова закружилось в водовороте схваток. Я то проваливалась в забытье, то выныривала, чувствуя его руку в своей.

Он не отходил ни на минуту, вытирал пот с моего лица, шептал какие-то молитвы на турецком. В какой-то момент сквозь пелену боли услышала, как он разговаривает с акушеркой:

— Всё самое лучшее, любые деньги...

Помню обрывки его молитв на турецком, смешанные с русскими "держись, любимая" и "я здесь, я с тобой".

Его голос стал для меня якорем — когда боль становилась невыносимой, я цеплялась за этот голос — мой, родной, несмотря на все обиды и разногласия.

Первый крик новой жизни разорвал пространство палаты.

Громкий, требовательный — настоящий Шахин.

В этот момент мир как будто замер, остановился, сконцентрировавшись в одной точке.

— Вот он, ваш богатырь! — акушерка положила на мою грудь крошечное тельце. — Три восемьсот, пятьдесят четыре сантиметра!

Я смотрела на это маленькое чудо — мокрое, сморщенное, самое прекрасное существо на свете.

Мой сын. Наш сын.

Копия отца — черные глаза, упрямый подбородок.

Он затих, прижавшись к моей груди, и я почувствовала, как наши сердца бьются в унисон — моё и это крошечное, только начавшее свой путь.

— Какой красивый, — Давид склонился над нами, и я увидела слезы в его глазах. Первый раз в жизни видела, как плачет Давид Шахин. Человек, который когда-то сказал мне, что Шахины не плачут. — Совершенный. Как ты. Спасибо, родная. Спасибо за это чудо.

Он осторожно коснулся крошечной ручки, и малыш крепко схватил его палец. Я видела, как по лицу Давида прошла волна чего-то... необъяснимого. Будто вся вселенная сконцентрировалась в этом маленьком существе, в этом первом прикосновении отца и сына.

— Я люблю тебя, — он поцеловал мой висок, мои руки, снова и снова, словно не мог остановиться. — Всегда любил. Позволь мне быть рядом. Хотя бы первое время. Помогать с малышом. Я всё исправлю, клянусь.

Его слова, его прикосновения размывали границы прошлых обид. В этот момент существовали только мы трое — я, он и это маленькое чудо между нами.

— А твой бизнес? — я слабо улыбнулась. — Империя Шахин не рухнет без тебя?

— К черту империю, — он погладил темный пушок на головке сына. — Вот моя империя — ты, Маша, этот малыш.

ГЛАВА 46

Следующие дни летят очень быстро.

Давид не отходил от нас ни на шаг — менял памперсы, помогал с кормлением, носил малыша, когда тот капризничал. Кто бы мог подумать, что грозный турецкий бизнесмен может часами напевать колыбельные?

Каждое утро я просыпалась в палате, утопающей в цветах. Белые пионы, чайные розы, орхидеи — он помнил все мои любимые. Медсестры шептались, что такой роскошной выписки в их роддоме ещё не видели.

И правда — когда настал день выписки, у входа нас ждал оркестр. Живая музыка, море цветов, воздушные шары. В воздухе кружились первые снежинки — природа словно благословляла этот момент своей чистотой.

Давид держал сына так бережно, словно это был хрустальный сосуд с бесценным содержимым. Его глаза сияли гордостью и счастьем.

Маша прыгала вокруг нас, размахивая огромным плюшевым мишкой:

— Мой братик! Мой маленький братик! Папа, смотри, какой он крохотный! А почему он всё время спит? А когда мне можно с ним поиграть?

Мама не скрывала слёз, прижимая к груди букет пионов:

— Господи, доченька... Такой красавец! Вылитый папа! — она украдкой бросила взгляд на Давида, и я заметила, как смягчилось её лицо.

Папа держался чуть в стороне, но я видела, как блестят его глаза, когда он смотрит на внука:

— Богатырь! Настоящий русский богатырь! — И тише, почти шепотом: — С турецким характером.

Алекс стоял поодаль, хмурый и настороженный.

Они с Давидом обменялись холодными кивками — два хищника, временно соблюдающие перемирие ради общего блага. Но даже мой вечно недоверчивый брат не мог сдержать улыбки, когда малыш вдруг открыл глаза и посмотрел на него своим серьезным взглядом.

— Ну, копия отца, — проворчал он, но в голосе слышалась теплота. — Такой же упрямый будет.

Давид, к моему удивлению, рассмеялся:

— Надеюсь, возьмет лучшее от обоих родителей. Упрямство от меня, а доброту и мудрость — от мамы.

Неожиданно Алекс протянул ему руку:

— Смотри, не обижай их больше. Ни сестру, ни детей.

— Клянусь жизнью, — Давид пожал протянутую руку. — Больше никогда.

А я... я была слишком счастлива, чтобы думать о прошлых обидах. Слишком переполнена любовью к этому крошечному существу, которое каким-то чудом смогло соединить два мира, две культуры, растопить лед недоверия.

Малыш спал на руках у отца, не подозревая, какое чудо он совершил своим появлением.