Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви

Забавно: это было первым предложением из всего застольного разговора, не переведенное в не -не.

Кевин зарыдал. На мой взгляд, поздновато. Его слезы меня не тронули. Я не стала его утешать.

—Все смотрят на нас, потому что ты его ударила, — тихо сказал ты, поднимая нашего сына и устраивая его на своих коленях. Вопли перешли в визг. — Больше так не делай, Ева. Не здесь. Кажется, есть закон или что-то в этом роде. Или его собираются принять. Это считается плохим обращением.

— Я шлепнула собственного ребенка, и меня за это арестуют?

— Давай договоримся... Больше никакого насилия. Ни в коем случае. Ты поняла, Ева? Никогда.

То есть я шлепну Кевина — ты ударишь меня. Я поняла.

— Пожалуйста, уйдем отсюда, — холодно предложила я.

Кевин постепенно расслабился до всхлипываний, но легко мог

продолжать выступление еще добрых десять минут. Господи, его так хотелось пожалеть. Актеришка.

Ты сделал знак официантке принести счет.

— Не в такой обстановке я хотел сделать свое заявление, — сказал ты, вытирая Кевину нос салфеткой.

— Но и у меня есть новости. Я купил нам дом.

Я не поверила своим ушам.

— Ты купил нам дом. Ты не нашел дом, который хотел бы мне показать, а совершил сделку!

— Если бы я не поспешил, его увели бы у нас из-под носа, оме того, тебе было неинтересно. Я думал, ты обрадуешься, что все закончено.

— Интересно, как сильно я должна радоваться тому, чего совершенно не хотела.

— Вот в этом-то все и дело! Ты не умеешь поддерживать чужие проекты. Если не ты лично сварганила НОК по пригородам, значит, не можешь радоваться. Желаю успешно делегировать обязанности в офисе. Это нелегко.

Ты оставил щедрые чаевые. Три лишних бакса, как я поняла, должны были скомпенсировать «грязное лицо». Твои движения были автоматическими. Я видела, как ты обижен. Ты повсюду кал этот дом. Ты предвкушал, как сообщишь мне свои потрясающие новости, и наверняка влюбился в новую собственность, иначе не купил бы ее.

— Прости, — прошептала я, когда мы вышли из ресторана под косыми взглядами других клиентов. — Я просто устала. Я довольна. Я очень хочу его увидеть.

— Не не-не. Не-не не. Не не не...

Я думала: все посетители этого ресторана испытывают облегчение от нашего ухода. Я думала: я стала одной из тех, кого раньше жалела. Я думала: и мне до сих пор жаль их. Больше, чем когда бы то ни было.

Ева

1 января 2001 г.

Дорогой Франклин,

Назови это новогодним зароком, поскольку годами я пыталась сказать тебе: я ненавидела тот дом. Я возненавидела его с первого взгляда. Я так к нему и не привыкла. Каждое утро я просыпалась и видела его плавные очертания, его дизайнерские находки, его горизонтальные обводы и активно его ненавидела.

Я признаю, что окрестности Найака, лесистые и близкие к Гудзону, — хорошее решение. Ты любезно сделал выбор в пользу округа Рокланд штата Нью-Йорк, предпочтя его Нью- Джерси, штату, в котором, как я уверена, полно чудесных мест, но меня убило бы одно название. Сам Найак был расово интегрирован и на первый взгляд рассчитан на потребителей с низким доходом. Он слегка напоминал неопрятный Чатем с той лишь разницей, что — не в пример Чатему — его обветшалость и непритязательность были иллюзией, ведь почти все, кто переехал туда в последние десятилетия, были возмутительно богаты. Мейн-стрит вечно была заставлена «ауди» и БМВ, слишком дорогие рестораны и бары забиты народом, а унылые, обшитые вагонкой домишки с двумя спальнями стоили по семьсот тысяч долларов. Единственной претенциозностью Найака было отсутствие у него претенциозности. Боюсь, что, по контрасту с самим Гладстоном, относительно новый спальный район к северу с крошечным городским центром — якобы газовые уличные фонари, дощатые заборы и закусочные вроде «Старинного сандвича» — олицетворял то, что британцы называют «шиком».

Если честно, у меня сердце ушло в пятки, как только ты впервые гордо вырулил с Палисад-Пэрид на длинную, помпезную подъездную аллею. Ты ничего не рассказывал мне о своей попытке, чтобы «сделать сюрприз». Ну, тебе это удалось. Одноэтажное, обширное здание из стекла и рыжеватого кирпича с плоской крышей напоминало штаб-квартиру не знающей, куда девать деньги, благотворительной организации, где вручаются премии мира» Мэри Робинсон и Нельсону Манделе.

Разве мы никогда не обсуждали то, что я представляла себе? должен был знать. Дом моей мечты был старым, викторианским, и если уж большим, то высоким, трехэтажным, с аттиком, укромным уголками, чье первоначальное назначение стерлось временем — с помещениями для прислуги и упряжи, погребами хранения овощей и коптильнями, кухонными лифтами и площадками с перильцами на крыше. Пропитанный историей, ветшающий дом с дырявой крышей. Дом, взывающий к кропотливому субботнему ремонту шатких перил. Дом с легким запахом остывающих на кухне пирогов. Я обставила бы его подержанными диванами с вылинявшей и протертой обивкой с цветочным узором, резными буфетами красного дерева с дверцами из потускневшего стекла, на окна повесила бы купленные на гаражных распродажах шторы с кистями на подхватах. Рядом с качелями цвели бы герани в старых жестяных ведрах. Мы не тряслись бы над нашими потертыми лоскутными одеялами и не продали бы их на аукционе за тысячи долларов, как редкие образцы раннего американского искусства, а набросили бы на кровати, как покрывала. Дом сам по себе, как щетка пушинки, собирал бы барахло: велосипед со сломанными педалями и спущенной шиной; расклеившиеся стулья; старый угловой шкафчик из хорошего дерева, но выкрашенный в ужасный яркоголубой цвет, который я все собиралась бы отшкурить, но так никогда и не собралась бы.

Я не стану продолжать, поскольку ты точно понимаешь, о чем говорю. Я знаю, что такие дома трудно отапливать. Я знаю, что по ним гуляют сквозняки. Я знаю, что нижняя камера канализационного отстойника вечно протекает, а электрические счета непомерно высоки. Я знаю, ты терзался бы, что старый колодец на заднем дворе соблазнителен и опасен для соседских мальчишек, ибо я так ясно вижу этот дом своим мысленным взором, что могла бы пройтись по заросшему двору с закрытыми глазами и свалиться в тот колодец.

Вылезая из твоей машины на полукруглую бетонную разворотную площадку перед нашим новым местожительством, я думала, что местожительство — точное слово. Дом моей мечты был уютным, защищающим от внешнего мира, а эти огромные окна, выходящие на Гудзон (признаю, вид был потрясающим), подчеркивали вечную открытость дома. Площадка из розовой гальки с дорожками, вымощенными каменной плиткой, огибала дом большим гостеприимным ковром. Фасад и центральную дорожку окаймляли низкорослые кусты. Не ореховые деревья, не дикие заросли золотарника, не мох, а кусты. И что же во круг? Газон. Даже не нежная шелковистая трава с гудящими над нею пчелами, манящая понежиться со стаканом лимонада, а жесткая, царапающая, как абразивные губки для мытья по суды.