Алина Феоктистова - Тепло твоих губ

— Да, между прочим, вчера вечером Лида звонила. Сказала, что их скоро выписывают, но Кирюше врачи не велят в дом отдыха возвращаться — боятся, что всех детей у нас перезаразит. Просила зайти к тебе, передать. Так что решайте, Роман Анатольевич, что дальше делать. А я пошла. Извините, дела…

— Подожди, Тань, не уходи, — Роман встал перед дверью, заслоняя вход. — Я, наверно, что-то в тот раз не то сделал. Обидел тебя, да? Ну извини, только не уходи, пожалуйста.

Простая мысль о том, что ему снова придется остаться в этой комнате с этим окном, настолько испугала его, что он чуть не встал перед ней на колени.

— Пустите, — она попыталась отодвинуть его в сторону. — Говорю, дела у меня.

— Не уходи, Таня, — взмолился Роман. — Останься, побудем вместе, а?

Странное чувство все больше овладевало Романом. Он говорил, о чем-то спрашивал, просил. Но это был не он, а кто-то другой, жалкий и трусливый. И кто-то третий, невидимый, и от этого особенно неощутимый, страшный, смотрел на них и… потешался.

— Поздновато одумался, — хихикнула Таня. — У меня уже есть с кем постель разделить. — Потом вдруг махнула рукой, расхохоталась. — Ну ладно, Ромка, давай попробуем. Столько знаем друг друга, а ни разу не трахнулись. Странный ты все-таки мужик, то гонишь, то просишь.

Она стала раздеваться, копируя ужимки стриптизерш с телеэкрана.

— Знаешь, этот мой, одно название, что мужчина. Пока сморчок его поставишь, аж вспотеешь. А он раз-два и готово. Никакого кайфа. Мужики пошли сплошь дерьмо. Бабу не могут нормально оттрахать.

Он тоже разделся, быстро юркнул под простыню, пряча исполосованные ляжки и спину.

— Не любишь в открытую? Жарко ведь. Ну да ладно, коли уж стесняешься, — большой опыт общения с мужчинами научили ее не противоречить причудам сильного пола. — Зато так интиму больше.

Она обняла Романа, прижалась к нему всем своим полным, крупным телом.

— А ты ничего мужик. Сильный. Игорь, конечно, покрепче был.

От Татьяны веяло несокрушимым здоровьем, домашним теплом, и Роман вдруг ощутил себя совсем маленьким и слабым… Так двухлетний Кирюшка прибегал к матери во время грозы в постель и скоро затихал.

— Эй, да ты спишь, что ли?

Но он все не проявлял никакой инициативы, медлил, неизвестно на что надеясь. Эх, вот бы так лежать и лежать, не двигая ни рукой, ни ногой, ни… И Татьяна, удивляясь его инертности, сама пошла в атаку — прижимаясь пышной грудью, целуя открытым ртом, по-французски, стимулируя член то одной, то другой рукой. Арсенал ее ласк отличался довольно широким диапазоном, но какими же бледными выглядели они по сравнению с ласками Ариадны!

Роман принимал ее поцелуи и отвечал на них, гладил ее упругие бедра, мял пышную грудь, но вдохновение — увы! — не приходило. В конце концов, выпустив это роскошное тело из объятий, он откинулся на подушку и, облегченно вздохнув, замер.

Но тут в Татьяне взыграло женское самолюбие.

— Сейчас все будет в порядке, не переживай, Ром, — шепнула она, укрывшись с головой простыней.

Роман забросил руку за голову, стараясь расслабиться. Простыня в том месте, где находилась голова Татьяны, поднималась и опускалась, размазывая по щекам остатки косметики.

— Извини, Таня, — виновато вздохнул Роман. — Видишь, ничего не получается. Это я виноват… Ты, конечно, классная баба. Но… Знаешь, в последнее время со мной что-то происходит. Я сам себя не узнаю.

И прибавил, ненавидя губы, которые это произносят:

— Давай просто так полежим. Поспим немного.

— Ты, Ром, в себе? — Татьяна вскочила, спрыгнула на пол. — Спать вдвоем и не трахаться? Не знаю, как ты, а я себя после этого уважать перестану.

«Все ясно, считает импотентом, — подумал Роман. — Ну и ладно».

Татьяна оделась, привела себя в порядок. Шагнула было к двери, но остановилась и присела на край кровати.

— Ром, я тебе по-свойски скажу, — осторожно начала она. — Знаешь, приходили ко мне жаловаться на тебя. Сказали, «глюки» у тебя. И не просто так, а на почве алкоголизма. Я, конечно, не поверила, спровадила их вежливенько. А теперь, честно говоря, не знаю… Может, и правы они? Может, тебе и впрямь полечиться нужно? Вот и с бабой ты уже ничего не можешь. Слушай, ведь наш врач, он два года после института в психушке работал. Поговори с ним, может, и присоветует что? Ты вот про собаку спрашивал. Да нет здесь в округе никакой собаки! Нету — понимаешь? Ну а если сам стесняешься с врачом поговорить, поручи мне. Все-таки он мой подчиненный…

— Только попробуй настучать, — пригрозил Роман. — Я тебе этого вовек не прощу.

— Я хотела как лучше, — обиделась Таня. — Сам мне о ребенке толковал, что не заботилась. А о своих не думаешь.

Наконец она ушла, а он потащился на завтрак. В свежей рубашке, которую умудрился заляпать, пропахший потом, небритый, но по-прежнему при галстуке. Был настолько вымотан, что не было сил ни гладить новую рубашку, ни бриться. Сыновья смотрели с ужасом, не приставали. И в столовой при его появлении возник какой-то странный шепоток — видимо, Семенова Клавдюха и среди отдыхающих успела поработать. По крайней мере, когда выходили из столовой, многие сторонились и отводили глаза. А если и смотрели, то с любопытством — на него, и с жалостью — на детей…

Тем не менее, вернувшись домой, он снова засел за роман. Теперь компьютер был его единственным спасением, лекарством от безумия, окном в мир бесследно исчезнувшей Ариадны. Работать, однако, не дали. Громко постучав в дверь, в комнату вошел врач.

— А я мимо шел, думаю, почему бы не зайти, — с наигранной бодростью заговорил гость. — Дел в медпункте нет, скука замучила. Почему не поговорить с интеллигентным человеком…

— Прекратите! — Роман сильно стукнул кулаком по столу. — Хватит притворяться. Я знаю, вас директриса прислала.

Врач укоризненно покачал головой.

— Зря вы так, — он говорил мягко, как говорят либо с капризными детьми, либо с безнадежными больными. — Да, Татьяна Сергеевна говорила со мной о вас. Сообщила, что у вас возникли какие-то проблемы… Но, может быть, лучше вы сами о них расскажете? Я, конечно, не медицинское светило, но все-таки врач.

«Ну да, как же, расскажи тебе, — подумал Роман. — И про девушку, которая посреди Волги мне смерть нагадала. И про зеркало, неизвестно кем и как разбитое. И про женщину в белом, которая через пятнадцать лет из глупой байки материализовалась. Все тебе расскажи, а ты санитаров вызовешь и в смирительную рубашку меня упакуешь».

Примерно с минуту он сверлил врача подозрительным взглядом, затем встал и настежь распахнул дверь:

— Уходите отсюда. Ничего я вам рассказывать не буду.