Елена Квашнина - А у нас во дворе (СИ)

   Воронин прервал себя на середине фразы, неестественным голосом попрощался:

   - Ладно, в следующий раз договорим, не к спеху. Ты подумай пока. Я пошёл, счастливо, - и быстренько исчез.

   Я с облегчением рассмеялась, впервые за последнее время.

   - Мама, чем вы его так напугали?

   Мама сдержанно ответила:

   - Слава вообще стал с трудом переносить общество старых знакомых.

   Медсестра Юля хихикнула. Началась большая колготня, сопровождаемая лёгкими, необременительными разговорами. Генеральная уборка палаты, смена постельного белья, банные процедуры.

   Я успела невзлюбить дни, когда рядом со мной толклось много народу. Больше всего мне нравилось оставаться с немой сиделкой. Она, прежде всего, не доставала разговорами. Классно делала массаж от пролежней - руки сильные и ласковые. Всё тело потом приятно гудело, медленно остывая. Она аккуратно кормила, не подгребая краем ложки с подбородка остатки пищи, осторожно промакивала мне нижнюю часть лица полотенцем. Сама я пока ела безобразно, особенно супы. Не получалось. Поэтому терпеть не могла трапезничать в присутствии посторонних. Ещё сиделка никогда не проходила со мной в туалет, доводила до двери, а дальше - ты уж сама, девочка. И я не испытывала оглушающих неловкости и стыда, за что была ей очень благодарна. В душевой вот она помогала немного: регулировала воду, подавала за пластиковую занавеску мыло и полотенце. Всё остальное приходилось делать самостоятельно, постепенно приобретая новые необходимые навыки и начиная испытывать к себе тень уважения. Медсестра Юля, чаще остальных сестричек дежурившая у меня, делала многие вещи значительно быстрей и лучше, верно. Ловко и споро кормила, переодевала, перестилала. Но, во-первых, она тащилась со мной в туалет, стремилась усадить, поднять, подтереть. Добрая девушка, не спорю. Я с ней из-за её доброты воевала, и мы сошлись на компромиссе - она подаёт мне бумагу, остальное на самообслуживании. В душевой она полностью распоряжалась, не слушая моих возмущённых воплей. Аргументировала запретом главврача оставлять определённых больных одних под горячей водой. Упиралась скалой. От некоторых "мелочей" я сгорала со стыда. Есть в этом мире вещи совершенно интимные.

   Во-вторых, Юля кормила меня, как маленького ребёнка, скребя ложкой по подбородку и нижней губе, торопилась запихнуть мне в рот следующую порцию - жуй, жуй, глотай. Только что "ложечку за маму, ложечку за папу" не говорила, но считала, что стоило бы. Ела я омерзительно мало, сама огорчалась.

   В-третьих, Юля физиологически не умела молчать, болтала практически непрерывно. Её легкомысленная трескотня угнетала меня необычайно. Я замыкалась, ускользала от общения с ней в свои невесёлые думы, и Юля обижалась. Между тем, как выяснилось впоследствии, тайны и серьёзную информацию она умела хранить свято, ни звуком не обмолвившись о вещах, крайне для меня значимых.

   С разговорами окружающих людей, с их попытками шевелить меня, примириться не удавалось. Моё существование напоминало прослушивание больших радиоспектаклей и маленьких радиопостановок. Утомляло до чёртиков.

   Больше всего я любила, когда приходил дядя Коля Пономарёв. Тогда не было радиоспектакля. Имел место диалог, неторопливый, с хорошими паузами для обдумывания свежей мысли или подозрительного аргумента. Тема всякий раз новая, интересная. Не то, что у Шурика.

   Родионов законопослушно приходил через день, тогда как остальные запрет лечащего врача нарушали в хвост и в гриву. Он вёл со мной, по сути, один разговор, прерываемый только его уходами.

   Обычно я грызла чищеные орешки, которые он приносил, а Шурик, отдохнув денёк и, соответственно, испытывая прилив свежих сил, вёл наступление. Учил меня жизни. Как-то внезапно спросил:

   - У тебя Воронин бывает?

   - Бывает, - ответ получился невнятным из-за набитого орехами рта.

   - Прожуй, не то подавишься.

   - Угу, - не стала артачиться, но чуточку внутренне завелась от легко усвоенной Шуриком общепринятой теперь манеры обращаться со мной, как с малышом. Хм, Родионов - бяка...

   - А почему ты его не выгнала? - голос у Шурика сердитый, требовательный.

   - Зачем? - я скопировала интонации медсестры Юли, работая под недалёкое существо. - Пусть ходит, всё развлечение.

   - Тошка! Но ведь если бы не его язык... - потихоньку начал заводиться и Шура. Я быстренько вставила свои "пять копеек", не желая заново перемалывать одно и то же:

   - Мы все виноваты, только в разной степени. Как там Горби говорит? Коллективная ответственность.

   - Уж прям-таки все? - Шурик казался недовольным.

   - Все. И вы тоже, - новая порция фундука отправилась мне в рот.

   - Нашла виноватых! Мы здесь причём?

   - А как же? Ты мне говорил, что вы всё видели? Говорил? Говорил. Видели и не остановили никого из нас, - теперь в наступление перешла я.

   - Во-первых, - Шурик опустился до защиты, правда, весьма агрессивной, обвинительной, - тебя-то пытались остановить. Я ведь с тобой несколько раз разговаривал.

   - Последний раз слегка запоздал, не находишь? - невинно промурлыкала я.

   - Не важно, - пропыхтел явно смущённый Шурик. - Мы тебя предупредили.

   Ага, враг переходит к позиционным боям! Так его! Надо немного добавить.

   - Хорошо предупредили. Вразумительно. Ничего толком не объяснили. Одни лозунги "Что делаешь?", "Опомнись!", "Одумайся!"

   - Ты пойми, - отдувался Шурик, - не могли мы тебе правду говорить.

   - Почему, собственно, нет? - отказалась я входить в положение парней, сунула в рот ещё несколько орехов. Уг-м-м, вкуснотища!

   - Какая ты непонятливая, - огорчился Шура. - Раскинь умишком, надеюсь, он у тебя сейчас в порядке. Я же не от него тебя предупреждал, я от ребят приходил. Как я мог говорить за Серёгу? Тем более, без его ведома.

   - А ты бы сказал мне то, что потом у аптеки выболтал с перепугу, - я не собиралась дразнить Шурку, случайно получилось, - может, ничего бы и не случилось.

   - Легко со стороны судить, - судя по звукам, Родионов поднялся, прошёл по палате, остановился в том месте, где я предполагала окно. - Он бы меня убил за трёп. Он иногда простобешеный.

   - Не надоело вам на него напраслину возводить? - заступаться за Логинова было приятно, не всё же ему за меня. - Он один из самых спокойных, самых уравновешенных людей, кого я знаю.

   Вообще-то, я начала уставать. Не столько от самого разговора на волнующую тему, сколько от его подспудного эмоционального накала. Теперь, только ухом, я воспринимала любое напряжение собеседника значительно острее, чем раньше ухом и глазом одновременно.