Вирджиния Эндрюс - Шепот в ночи

Теперь он стал таким доверительным, открытым и относился ко мне как ко взрослой. И я хотела его спросить, за что он вымаливал прощение у могилы моей мамы, но боялась открыть ему, что тоже была там и услышала его сокровенные мысли.

Он сделал шаг ко мне и, опустившись на колени, взял мою руку. Затем он улыбнулся своей очаровательной улыбкой, и его глаза засветились от счастья.

– Мы можем заключить договор?

– Какой договор? – подозрительно спросила я.

– О доверии в будущем друг к другу с этого самого дня, рассказывать друг другу то, что не могли бы рассказать никому больше, стараться оберегать и заботиться о счастье друг друга. С этого дня и навсегда, – поклялся он, – то, что расстроит тебя, опечалит и меня, а если ты будешь счастлива, то и я буду счастлив тоже. Мы сможем заключить такой договор? – повторил он.

Как странно он говорит, думала я. Казалось, он просит меня выйти за него замуж. Я пожала плечами. Я не знала, как реагировать, что ответить. Он так настаивал, его взгляд был решителен и прикован ко мне.

– Полагаю, да, – произнесла я.

– Хорошо. Давай скрепим это поцелуем, – сказал он и наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку, но на этот раз его губы коснулись уголка моих. Потом он немного посидел с закрытыми глазами и наконец снова улыбнулся. – Все хорошо, – кивнул он. – Просто замечательно.

Замечательно? Как все может быть замечательно? Тот удивительный мир, полный солнечного света и счастья, который я знала, ушел навсегда. Ничто не вернет того прекрасного чувства, ни теплые дни, ни голубое небо. Он встал.

– Лучше разбудить Джефферсона, и пусть он поест. Я хотел попросить вас спуститься вниз и поесть; но там, в кухне, тетя Бет, она отмывает пол. Она всегда становится такой безумной, когда близнецы заболевают, – говорил он, улыбаясь еще шире. – Только так она может успокоить свои нервы. Пока она чем-то занята, она чувствует себя хорошо. Я должен поехать опять в отель, но вернусь домой рано, и мы прекрасно отобедаем вместе. О, – спохватился он уже в дверях, – нам придется притвориться, что все, приготовленное тетей Бет, вкусно. Она не очень хороший повар, но пока не прибыла замена миссис Бостон… – Он улыбнулся. – Я уверен, ты уже достаточно взрослая, чтобы понять, – добавил он и вышел.

Но я не понимала. Почему он позволил ей уволить миссис Бостон? Почему он не проверил? Почему он все спокойно переносит и позволяет всему этому происходить? Папа не позволил бы, с горечью подумала я. Мама как-то говорила мне, каким податливым и слабым по характеру был отец дяди Филипа – Рэндольф. Как он мирился с выходками и темпераментом бабушки Лауры. Очевидно, дядя Филип не слишком от него отличался, когда дело касалось его жены…

Как мне хотелось, чтобы побыстрее пришло то время, когда я вырасту и смогу сама распоряжаться своей жизнью и жизнью Джефферсона. Неважно, сколько мы даем обещаний и клятв, и неважно, как упорно мы будем стараться, все равно будет сложно ужиться с дядей Филипом и тетей Бет, думала я.

Джефферсон проснулся, и мы поели вместе в моей комнате. Он уже не плакал, но в его глазах была все та же тоска, поэтому, чтобы отвлечь его от плохих мыслей, я поиграла с ним в одну из его любимых игр.

Ричард и Мелани оставались в постели весь остаток дня и не смогли спуститься к ужину. Но именно им и следовало бы прийти на ужин, подумалось мне. Тетя Бет попыталась приготовить цыпленка-гриль, но пережарила, и он получился сухим и жестким. Она недоварила картофель, и он был твердый как яблоки.

Дядя Филип пытался развлекать всех разговорами о восстановлении отеля. Он пообещал Джефферсону, что утром после завтрака он возьмет его посмотреть, как бульдозеры будут расчищать площадку после пожара.

В первый раз со дня смерти мамы и папы Джефферсон чем-то заинтересовался, и его это волновало.

Пока мы ели, тетя Бет носилась взад-вперед по лестнице, проверяя, как там близнецы. По ее словам, они уже могут есть твердую пищу. Она без умолку говорила о них: как они выглядят, как жуют и как они съели одинаковое количество пищи. Дядя Филип заговорщически взглянул на меня и улыбнулся, как будто хотел сказать: «Что я говорил? Но мы же понимаем!»

Она так и не подошла и не извинилась за крики и рукоприкладство, но зато выразила надежду, что между нами больше не произойдет ничего подобного. И чтобы подтвердить свои слова, она вынесла из кухни двойной шоколадный торт, который купил в городе дядя Филип. Она дала Джефферсону такой большой кусок, что он даже глаза вытаращил. Джефферсон еле-еле с ним справился.

Потом мы с ним посмотрели телевизор, пока Джефферсон не захотел спать. Я отвела его наверх и уложила спать в комнате Мелани. Затем я отправилась в свою комнату, чтобы почитать и написать новое письмо Гейвину. Я описала ему все, что произошло той ночью на кладбище, и рассказала о сегодняшних событиях. Я просила его не говорить об этом дедушке Лонгчэмпу, потому что он только расстроится и вряд ли чем поможет. Я закончила письмо Гейвину словами о том, как сильно я хочу его видеть. На этот раз под своим именем я изобразила четыре креста, что означало четыре поцелуя. Затем, закрыв глаза и представив его лицо, я поцеловала письмо перед тем, как запечатать его.

Опустошенная этим утомительным и эмоциональным днем, я наполнила ванну и добавила в нее мамину пену. Затем я погрузилась в воду, откинув голову назад и закрыв глаза. Я почувствовала, что расслабилась и унеслась в воспоминания о маме, доброй и любящей, которая расчесывала мои волосы и рассказывала мне о наших удивительных планах на следующий день. Я так задумалась, что не услышала, как дверь ванной открылась и снова закрылась, не услышала шагов дяди Филипа. Я не знала, что он здесь, пока не открыла глаза и не увидела его. Я не представляла, сколько времени он здесь стоит и смотрит на меня.

Я вскрикнула и, прикрыв руками грудь, еще глубже ушла под пену. Он засмеялся, в его руках был сверток.

– Извини, что потревожил тебя, – сказал он, – но я хотел дать тебе это прежде, чем ты ляжешь спать. Я увидел это в витрине универмага, когда ездил в город за тортом на десерт, и не смог удержаться от этой покупки для тебя.

– Что это? – спросила я.

– Это сюрприз, который скрасит этот день, полный неприятностей, – произнес он, продолжая стоять. – Хочешь, я открою и покажу тебе это?

Я кивнула. Я подумала, что чем быстрее он это сделает, тем быстрее уйдет.

Он поставил коробку на раковину, снял крышку и вытащил такую белоснежную кружевную ночную рубашку, какой я никогда не видела.

– Правда, мила? – спросил он, прижимая ее к щеке. – Она такая нежная и женственная, я не мог не подумать о тебе, когда дотронулся до нее. Надень ее сегодня после ванны, и ты почувствуешь себя лучше.