Развод. Пусть горят мосты (СИ) - Бестужева Стася

Понимаю, что он провоцирует меня. Хочет, чтобы я сорвалась, закричала, устроила сцену прямо здесь, на улице, при детях. Это стало бы идеальным доказательством моей "неадекватности" для суда.

– Дети прекрасно живут со мной, – говорю спокойно. – И суд это увидит.

– Не будь так уверена, – его улыбка становится хищной. – У меня есть свидетели. Доказательства. Ресурсы. А что есть у тебя, кроме истерик и манипуляций?

Сжимаю кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони. Только бы не сорваться. Только бы не дать ему то, чего он добивается.

– У меня есть правда, – говорю тихо. – И я не боюсь битвы, Павел. Я врач. Каждый день я сражаюсь за жизни своих пациентов. И я буду сражаться за своих детей до последнего вздоха.

Мы подходим к кафе. Дети оборачиваются, ждут нас у входа. Ника смотрит внимательно, словно пытается прочитать по нашим лицам, о чём мы говорили.

– Прекрасный вечер, правда? – говорит Павел громко, обнимая меня за плечи в показательно-семейном жесте. – Как же хорошо проводить время всем вместе!

Не сбрасываю его руку, хотя каждая клеточка моего тела протестует против этого прикосновения. Не сейчас. Не здесь. Не при детях. Я буду играть в его игру, но по своим правилам.

В кафе Павел покупает детям огромные порции мороженого с сиропом и орехами. Они благодарят, восхищаются его щедростью. Я сижу рядом, ковыряю свою порцию, не чувствуя вкуса. В голове крутятся его слова: "У меня есть свидетели. Доказательства. Ресурсы."

Да, у него есть всё это. Деньги, связи, влияние. Готовность идти на подлог документов. Решимость использовать детей как оружие.

Но у меня тоже есть оружие. Моя правда. Моя решимость. Моя любовь к детям – не показная, не для галочки, а настоящая, ежедневная, проверенная годами. И у меня есть поддержка – Сергей Леонидович, Максим, моя мама, коллеги, которые знают меня как профессионала и как человека.

Это будет непростая битва. Но я к ней готова. И я не проиграю.

После кафе Павел вызывается отвезти нас домой. Я соглашаюсь – снова, чтобы не давать ему поводов. В машине дети рассказывают о планах на завтра, о предстоящих школьных мероприятиях. Павел внимательно слушает, задаёт вопросы, обещает прийти на репетицию Ники и на футбольный матч Даниила.

– Правда придёшь? – в голосе Даниила столько надежды, что сердце сжимается. – Обещаешь?

– Конечно, чемпион! – Павел треплет его по волосам. – Обязательно приду. И на репетицию Ники тоже.

Она не верит, я вижу это по её лицу. Слишком много раз он обещал и не выполнял. Слишком много пропущенных концертов, соревнований, родительских собраний. Но сейчас Павлу нужен образ заботливого отца. Сейчас он готов играть эту роль безупречно.

У дома он останавливает машину, выходит, чтобы открыть нам дверь. Джентльмен до мозга костей.

– Спасибо за чудесный вечер, – говорит он, целуя меня в щёку. Шепчет так, чтобы только я слышала: – Наслаждайся временем с детьми, пока можешь.

Дети бегут к подъезду, я иду следом, чувствуя его взгляд спиной. Не оборачиваюсь. Не даю ему удовольствия видеть страх или гнев на моём лице.

Дома укладываю детей спать, читаю Даниилу сказку, слушаю, как Ника играет перед сном любимую мелодию на виолончели. Обычный вечер. Обычные ритуалы. Только внутри меня бушует ураган.

Глава 29

Глава 29

Вызов к главврачу приходит в самый неподходящий момент – я только что закончила сложную операцию по удалению аппендикса у пожилого пациента с множественными сопутствующими заболеваниями. Снимаю хирургические перчатки, когда медсестра Светлана заходит в операционную с виноватым выражением лица.

– Елена Викторовна, – говорит она тихо, – Сергей Петрович просит вас срочно подойти. Как освободитесь.

Что-то в её тоне настораживает. Обычно такие вызовы касаются рабочих моментов – обсуждение сложных случаев, планирование операций, административные вопросы. Но сейчас в голосе Светланы слышится что-то другое – смесь сочувствия и тревоги.

– Что-то случилось? – спрашиваю, направляясь к раковине мыть руки.

– Не знаю точно, – она избегает моего взгляда. – Сказал только, что это важно.

По дороге к кабинету Клочкова замечаю странные взгляды коллег. Одни смотрят сочувственно, другие отворачиваются, делая вид, что заняты. Анестезиолог Петров, с которым мы только что работали в операционной, проходит мимо, не поздоровавшись. Хотя пять минут назад мы обсуждали состояние пациента.

Секретарь главврача, обычно приветливая Галина Ивановна, встречает меня сдержанной улыбкой.

– Сергей Петрович ждёт, – говорит она, кивая на дверь кабинета. – Проходите, Елена Викторовна.

В кабинете Клочкова сидит не только он сам. За столом для совещаний расположились заведующий кадровым отделом Виктор Семёнович и женщина, которую я не знаю – средних лет, в строгом костюме, с папкой документов.

– Елена Викторовна, присаживайтесь, – Клочков указывает на стул напротив. Его тон официальный, сухой. Ни намёка на обычное дружелюбие.

– Что происходит, Сергей Петрович? – спрашиваю, устраиваясь на стуле. Внутри всё сжимается в предчувствии неприятностей.

– К сожалению, неприятная ситуация, – начинает он, не встречаясь со мной взглядом. – В больницу поступила официальная жалоба на ваши действия как врача.

Мир качается. Жалоба? На мои действия?

– Какая жалоба? От кого? – мой голос звучит странно, словно издалека.

– От отца пациента, которого вы оперировали три недели назад, – Клочков листает бумаги. – Господин... – он сверяется с документом, – Федорков Павел Андреевич выражает обеспокоенность вашим профессиональным состоянием.

Павел. Конечно. Кто же ещё.

– В чём именно заключается эта... обеспокоенность? – спрашиваю, стараясь сохранить спокойствие.

Незнакомая женщина открывает свою папку, достаёт несколько листов.

– Позвольте представиться, – говорит она. – Людмила Константиновна Орлова, представитель комиссии по врачебной этике. Согласно поступившему заявлению, в последние месяцы наблюдается ухудшение качества вашей работы, связанное с личными проблемами. Упоминаются случаи рассеянности во время операций, неадекватные реакции на замечания коллег, пропуски рабочих обязанностей.

Каждое слово как пощёчина. Рассеянность? Неадекватные реакции? Пропуски обязанностей?

– Это ложь, – говорю твёрдо. – Полная ложь. Проверьте мою статистику операций за последние месяцы. Проверьте отзывы пациентов. Поговорите с медсёстрами, с которыми работаю.

– Мы это сделаем, – кивает Орлова. – Но пока нужны превентивные меры. Учитывая серьёзность обвинений и тот факт, что речь идёт о хирурге, от действий которого зависят жизни людей...

– Какие превентивные меры? – перебиваю я, хотя уже догадываюсь.

– Временное отстранение от операционной деятельности, – объявляет Клочков. – До прохождения внеплановой аттестации и психологического освидетельствования.

Слова обрушиваются как лавина. Отстранение. Аттестация. Психологическое освидетельствование. Всё то, о чём предупреждал Сергей Леонидович. Павел добрался до моей работы, до моей профессии – единственного, что оставалось нетронутым в этой войне.

– На каком основании? – спрашиваю, чувствуя, как дрожит голос. – Какие конкретные нарушения? Какие доказательства?

Орлова перелистывает документы.

– Показания свидетелей о вашем нестабильном эмоциональном состоянии. Информация о семейных проблемах, которые могут влиять на профессиональную деятельность. Анонимные сообщения от коллег о замеченных ими нарушениях...

– Анонимные сообщения? – не верю своим ушам. – Какие коллеги? Пусть скажут это мне в лицо!

– Елена Викторовна, – Клочков поднимает руку, прерывая меня. – Понимаю ваши эмоции, но давайте решать вопрос конструктивно. Если вы действительно ни в чём не виноваты, аттестация это подтвердит. А пока... пока лучше перестраховаться.

Перестраховаться. За счёт моей карьеры, моей репутации, моего права заниматься любимым делом.