Твоя измена - не моя вина - Лена Тэсс

не толкнул меня в спину так, что я ничком упала на кровать и не успев произнести и звука оказалась придавлена к матрасу мощной мужской фигурой.

Нужно было закричать, но слова застряли в глотке. Мысли вылетели из головы, под закрытыми веками сверкали искры. Еще ничего не произошло, но тело интуитивно отозвалось на грубость и напор. Губы горели от предвкушения, кожа распалилась в местах, где Толя только что прикасался.

Единственная мысль: “Еще”.

Мне было нужно еще.

Он перевернул меня к себе лицом, все еще нависая. Поднял за запястья, усаживая на матрасе, обхватывая рукам лицо и, наконец-то целуя. Горячо и жадно. Не жалея моих губ, не заботясь о чувствах, не думая, что я могу его остановить.

Пальцами он пробрался под кофту, стаскивая её через голову. Бюстгальтер был снят и потерялся за кроватью практически сразу же. Сегодня ни у кого из нас не хватило бы терпения на долгую прелюдию.

Приподнявшись на ноги Щербинский без стеснения разглядывал меня. В комнате было темно, небольшие окна пропускали не так уж и много уличного освещения. Но его зеленые глаза видели все. Каждый изгиб, каждую черточку, каждый миллиметр кожи. Каждую деталь шрама. Будь это кто-то другой, я бы давно прикрылась руками, зарыдала от стыда и убежала в ванную. Будь это кто-то другой, я бы не позволила зайти так далеко.

Он стоял у кровати, полностью разделся, и был чертовски хорош собой. Я понятия не имела как справлюсь с его размером, есть ли у нас (точнее у него) презервативы и что будет потом. Но когда он быстро снимал с меня джинсы, а потом невыносимо медленно стягивал уже мокрые трусики, я едва сдерживала стоны.

Конечно именно в этот момент мне захотелось пошутить.

— Собираешься меня наказать? — пискнула я, почувствовав как его пальцы поднимаются по внутренней стороне бедра и замирают там, где уже было очень влажно.

— Неоднократно, — без единого намека на юмор ответил он, широко разводя мои ноги и снова впиваясь губами в мои губы.

К утру совершенно измотанная я точно знала, что Щербинский умеет держать свое слово. Многократно.

Глава 42

— Доброе утро.

Мне снился классный сон, в котором я оказалась в Риме, в чудесном номере прекрасной гостиной в объятьях Толи. Мы всю ночь занимались любовью и уснули крепко прижавшись друг к другу. А на утро он…

Так. Стоп.

— Доброе утро, Олеся. Нам пора вставать — опоздаем на автобус.

Шею обдало горячим дыханием, а легкий поцелуй, оставленный за ушком, вызвал волну мурашек. О каком автобусе он говорит?

Рука скатилась с подушки, и почувствовав под пальцами прохладный хлопок пододеяльника, я начала вспоминать, что произошло.

Это был не сон.

Я развернулась на спине, прикрываясь постельным бельем и медленно открыла глаза, окунаясь в изумрудные озера, внимательно изучавшие меня из под черных густых ресниц. В них было столько спокойствия и доверия. Столько нежности. Мне было трудно вспомнить когда в последний раз я чувствовала хотя бы что-то подобное.

Мне было спокойно.

Никто не ждал чего-то особенного. Никому не нужно было соответствовать даже ранним утром. Не было желания спрятаться под одеялом или в ванной, чтобы поскорее сделать макияж и уложить волосы.

— Доброе утро, — я улыбнулась, обняла мужчину, лежащего рядом и поцеловала. Легко и нежно, как не могла сделать это ночью. — Ты умеешь быть вежливым.

— Не смогла не заметить, да?

Я улыбнулась еще шире и сделала глубокий вдох. Мышцы ног сводило от усталости и пережитого напряжения, но огромная глыба, ранее давящая на грудную клетку словно исчезла. Растворилась. Пропала.

Навсегда? Не знаю.

Что я сейчас чувствовала к Толе? Не знаю.

Но кажется, что рядом с ним я могла бы попасть в любую передрягу и выйти сухой из воды, выстоять под градом пуль и выжить после падения самолета. Он — моя скала.

— Может прекратишь так на меня смотреть? — спросил Щербинский, проводя пальцем по моей щеке. — Это смущает.

— Да сегодня просто утро невероятных открытий! Ты умеешь не только говорить “Доброе утро”, но еще и чувствовать себя некомфортно под чьим-то пристальным обожающим взглядом.

— Уже обожаешь меня?

Самодовольный индюк.

— Забудь, я поторопилась.

Вскочив на ноги, забирая с собой одеяло, поспешила в ванную. Из вредности повернулась к мужчине, чтобы показать язык, но не учла того, что он был полностью обнажен и готов ко второму… то есть четвертому раунду.

Закрывая за собой дверь я услышала негромкий, но зато весьма многозначительный смешок.

К сожалению не все подробности из моего сна сбылись и весьма скромная ванная это подтверждала. Душевая кабина если не была грязной, то генеральная уборка в ней проводилась разве что никогда.

— Точно, две звезды.

Постелив прямо внутрь полотенце для ног я быстро вымылась и даже не стала сушить волосы феном, опасаясь короткого замыкания и своей преждевременной кончины. Это было бы крайне обидно, учитывая все то, что мне пришлось пережить за последнее время.

Толя также принял быстрый душ и натянул на себя вчерашнюю одежду.

Выходя из номера мы держались за руки. Спускаясь по лестнице тоже держались за руки. Отдавая ключ невыспавшемуся и ворчащему консьержу Щербинский решил, что пришло время переплести наши пальцы в замок.

На улицу я вышла улыбаясь очень счастливой и невероятно глупой улыбкой.

— Осторожно, Лесь. Я могу решить, что ты в меня влюбилась.

— Поверь, это не самое ужасное, что может с тобой случится.

Если он думал, что из-за хорошего настроения я повисну на его шее и не смогу отлипнуть, то круто заблуждался. Не то, чтобы мне не хотелось.

Щербинский оказался человеком, держащим свое слово. Обещал обеспечить мне развод — и вот у меня уже на руках документы. Говорил, что сможет защитить мою маму — так же выполнено. Поиски отца в Италии идут полным ходом. Была вероятность, что с финансовыми тонкостями разобраться будет не так просто как со всем остальным, но это вовсе не значило, что мы не справимся.

Одна бы я точно не смогла.

Толя был моим другом. Сегодня ночью стал любовником. Великолепным, страстным, нежным, грубым. Смакуя в памяти каждую секунду прошедшей ночи я не могла не думать о том когда это случится снова.

Станет ли он моим возлюбленным?

И сколько нужно времени чтобы полюбить? Или понять — любишь ли?

Сейчас у меня не было ответа, но к счастью Щербинский его не