Измену гордым не прощают - Ксюша Иванова

с мыслями о том, какое наказание его ждет за то, что украл меня, а потом умоляю, упрашиваю, стараюсь подыскать слова и все-таки убедить в том, что нужно увезти отсюда, что так не строятся отношения, что нельзя против воли. А позже, много позже, по моим ощущениям, где-то к утру, я начинаю разговаривать с Гордеем. Мысленно не получается - слишком гнетет тишина.

Шепчу, прижав к груди тонкую, сбитую внутри под наволочкой в один неровный твердый комок подушку:

- Любимый мой, забери меня отсюда. Если бы ты знал, как я хочу домой, к тебе. Ну, почему? Почему все так несправедливо? Я только-только поверила в возможность счастья, в то, что мы теперь всегда-всегда будем вместе, а тут вот это вот все...

Плачу от жалости к себе, от жалости к сыну, от жалости к Гордею, потому что он ведь тоже переживает сейчас! Он, наверное, думает, что я предала снова, что ушла, бросила его! Он меня сейчас ненавидит! А я люблю... И всегда буду любить!

Засыпаю, свернувшись калачиком на постели и прижав подушку к груди.

- Вставай! Встава-а-ай! - надо мной раздается тихий, но настойчивый голос. - Пора на молитву!

Открываю глаза. Передо мной стоит молодая женщина в простом, очень закрытом платье в пол и с длинными рукавами. На голове газовая косынка, закрепленная на гладко уложенных волосах черными невидимками. Лицо чистое, свежее, абсолютно лишенное косметики. Густых черных бровей ее явно не касалась рука мастера-бровиста, впрочем, не касался их и простой пинцет тоже.

- Я никуда не пойду! - заявляю ей, сталкивая с плеча чужую руку.

- Тогда брат Михаил разозлится! - объясняет мне таким тоном, будто произойдет по крайней мере конец света, если "брат Михаил" разозлится!

- Да пусть злится, сколько ему влезет! - разворачиваюсь лицом в стену. Сегодня мне уже не страшно. Это ночью, в незнакомом месте, огромный чужой мужик мог произвести такое пугающее впечатление, но днем-то, днем! Да еще и в доме, где есть, по крайней мере, две такие милые женщины, что со мной может произойти такого уж страшного?

Женщина опрометью бросается к двери. Уже на выходе останавливается, замирает на мгновение. я прямо-таки чувствую ее взгляд на себе. А потом запирает дверь и бежит прочь. Видимо, докладывать своему "брату" о моем непослушании.

Около часа я жду, сидя на постели. Потом хожу из угла в угол. За окном только-только занимается рассвет. Слышен и лай собак, и мычание коров. Время от времени откуда-то справа изо всех своих сил, так, словно это - его самая последняя песня, кукарекает петух.

Ко мне приходят, когда я прекращаю испуганно ждать и начинаю думать о том, что очень хочется в туалет и есть - последнее я не помню, когда делала.

Сначала я слышу громкие шаги по коридору. Различаю топот нескольких ног. Потом в замке двери поворачивается ключ. Подхватываюсь на ноги возле кровати. Потом дверь распахивается. И в проеме стоит "брат Михаил", а за ним еще один мужчина и та самая женщина, которая уже навещала меня утром.

- Ты прибыла в чужой дом. Как ты поступаешь в гостях, если тебя приглашают за стол?

- Если я не голодна, то отказываюсь, - дерзко заявляю я.

Встречаемся с ним глазами. И мне чудится, что меня тут же начинает подташнивать, а ноги становятся ватными. Хватаюсь рукой за спинку кровати, чтобы просто не упасть. Что со мной? От голода, что ли?

- Она - невоспитанная нечистая женщина. К таким нельзя допускать наших сестер. Агафья, разговаривать с нечистой запрещено. Определить ей послушание на огород. Переодеть. И строгий пост.

Агафья, как болванчик, много раз кивает головой, подобострастно заглядывая в лицо Михаилу. Он подходит ближе, давя на меня своим присутствием. У меня возникает ощущение, будто стена вдруг начинает движение и вдавливает меня в другу стену! Я задыхаюсь и не могу вымолвить ни слова!

- На вечерней молитве ты стоишь на позорном месте на коленях. Исполнять до того момента, пока не будешь готова принять наше учение.

Когда он разворачивается к выходу, меня отпускает, и дар речи возвращается!

- Отпустите меня! - кричу в его спину. - Вы не имеете права удерживать! Это незаконно! Меня будут искать! Вас посадят!

- Пять плетей, - бросает отец Михаил мужчине, пришедшему с ним, и уходит прочь в сопровождении женщины.

Ошарашенно смотрю, как мужик, такой же бородатый, явно немолодой, но плечистый, очень крупный, вытаскивает из-за голенища сапога что-то похожее на кнут и делает шаг ко мне...

50 глава. Неделя

- Не надо, пожалуйста! - протягиваю руки в защитном жесте, открытыми ладонями к нему. - Да разве ж так можно, вообще? Да как же так? Прошу вас!

Но он, деловито расправив длинные, тонкие, кожаные полоски, прикрепленные к деревянному короткому основанию, молча идет на меня. Невольно отступаю, пока не упираюсь спиной в стену!

Хватает меня за руку и разворачивает лицом к стене. Пытаюсь вывернуться, в ужасе дергаюсь из стороны в сторону! На мгновение выдираю руку и успеваю сделать пару шагов к открытой двери, когда меня настигает первый удар!

Кожаные плети, взвизгнув в воздухе, рассекают мою кофточку и вместе с нею кожу на спине. От обжигающей боли падаю на колени и громко кричу! Второй удар становится еще более болезненным - мне кажется, что он приходится на голую плоть, как если бы защищающей кофты не было. Последнего удара я не помню...

Прихожу в себя, лежа на животе, от боли - спина горит огнем и кажется, будто кто-то чертит на ней чем-то холодным полосы. Дергаюсь, но глаза почему-то не успеваю открыть.

- Что это, вообще, такое? - слышу растерянный и возмущенный голос Кузнецова. - За что? Иди отсюда, я поговорю с ней!

- Брат Михаил запретил с ней разговаривать! - испуганно отвечает женский голос, и я узнаю в нем ту девушку, которая приходила ко мне утром.

- Я поговорю с ней! Я! А ты не разговаривай! Иди!

- Никому нельзя разговаривать с ней! Пока брат не разрешит! - женщина не собирается сдаваться.

- Куда ты меня привез, сволочь такая? Как ты мог? Как мог? За что? Что я тебе плохого сделала? - едва сдерживая слезы, и сжимая кулаки, почти спокойно произношу я, не поворачиваясь к ним. Потом, подождав немного, и не услышав ничего за своей спиной, добавляю. - Я доверяла тебе. И Гордей доверял.