Новый год по новому стилю (СИ) - Горышина Ольга

       И хорошо еще, когда есть папа, который не только крепко держит маму за руку, но еще и следит за происходящем на сцене вместе с ребенком, потому что я не видела ничего: все кружилось перед глазами разноцветными пятнами. И это хорошо — до Вербова все было серым, беспросветно серым. Люба, конечно, улыбалась и до встречи с папой Гришей, но сейчас, скача подле него зайцем, светилась, точно лампочка Ильича… Нет, Мороза… Гриша ее не одергивал, что давно сделала бы я. Я первым делом забрала подарок и теперь прижимала к груди, из которой выскакивало сердце. Только бы не растопить сердечным жаром весь шоколад. Так что я вернула коробочку Любе и сказала, что сама принесу одежду, а они пусть ждут у зеркала.

       — А что мы в зеркале не видели? — заулыбался Гриша еще больше, хотя я не думала, что его губы способны растянуться еще сильнее. Он явно смаковал забытое с уходом жены местоимение «мы», но я снова в него не вписывалась. Я была той самой Бабой Ягой, которая всегда против. Против дурацких инициатив Вербова: как он меня с планерок не выгонял, не понимаю…

       — Ну не в угол же вас ставить?! — сумела, кажется, парировать я, хотя и не собиралась соперничать с Вербовым в остроумии.

       — Да, кажется, и не за что?

       Нет, он привык, что его слово всегда последнее, и я молча пошла в очередь, на всякий случай держа наготове телефон: вдруг пришлет мне самую последнюю реплику. Не прислал. К счастью! Я не хочу думать про «последнюю». Он же сам сказал — это только начало. И начала чего-то хорошего, чего у меня никогда не было… Правда, сердце уже стучало так неровно семь лет назад, но никогда мою руку не оттягивали сразу три куртки. Только мужскую отдать было некому — Вербов стоял ко мне спиной, лицом — к банкетке, на которой с ногами стоял чужой мальчик. Он протянул ему руку и сказал:

       — Это стул, на нем сидят…

       Мальчик почти уже спрыгнул на пол, когда его с Вербовым рукопожатие разорвала куртка или пакет: я не увидела, что первым обрушила на них рассвирепевшая мамашка. За криками «не трогайте моего ребенка» последовало еще что-то, но я расслышала только ответ Вербова:

       — За моего ребенка не переживайте. Он воспитан. Вас воспитывать я не берусь — бесполезно, а у вашего ребенка есть еще шанс быть воспитанным обществом, в котором еще недавно было принято ходить в театр в сменной обуви.

       — Гриша! — довольно громко позвала я, и он, схватив Любу за руку, рванул ко мне шагом скорохода.

       — Надо было смотреть в зеркало, — улыбнулся он, — а не по сторонам. Пошли. У меня аппетит разыгрался. Не пойму, почему бы это… Наверное, потому что мы пропустили обеденный перерыв. Но я знаю ресторан, где подают самую лучшую солянку в городе. Не знаю, в каком именно городе… Но там действительно вкусно, — и нагнулся к Любе. — Там и пельмени есть, не переживай. Я не буду заставлять тебя есть суп.

       Ах, вот что они обсуждали у зеркала!

       — Мы всегда в обед едим суп, — не промолчала я, застегивая на ребенке куртку.

       — Сегодня не всегда. Сегодня, во-первых, понедельник, а, во-вторых, я впервые прогулял работу без уважительной причины.

       — А какая для тебя причина уважительная?

       Я смотрела на него с вызовом — с вызовом против воли, ведь приказала же себе быть с ним мягкой.

       — Ну… — и дальше он просто подмигнул мне. — Я тебе скажу после солянки. И если ты не заставишь ребенка есть суп. Идет?

       И мы действительно пошли. К машине. И садясь в нее, я вдруг увидела ту недовольную мамашку. Хорошо, что взгляд у меня тоже темный — ни на чьи косые не реагирует.

       Глава 5.2 "Вот вам, Елизавета Аркадьевна, и сладкий пунш"

       — Лиза, она умеет читать!

       Вербов силой вырвал у меня из рук меню и вернул Любе. Даже прижал пальцами, чтобы я не вздумала забирать его вновь.

       — И в меню есть картинки!

       Вербов очень легко начал диктовать свои условия — нам, или во всяком случае — мне. Хотя мы сидели за обеденным столом, а не за столом переговоров. Впрочем, стол не круглый. И вообще постулат Гоши вечен — у мужчин, во всяком случае. Если он не сам будет решать, что станет есть моя дочь на обед, то уж я точно не получу от него права сделать заказ на суп. На секунду мне даже показалось, что это он так наказывает меня за упрек, который я ему выдвинула, когда Люба по его попустительству влезла на диванчик с ногами:

       — Значит, воспитывать можно только чужих детей?

       Чужих? Надо было сказать «посторонних», но Вербов понял меня правильно, даже без моего дополнения:

       — А своих только баловать…

       — Она разулась, разве нет? И для чего здесь стоит диван? Чтобы можно было чувствовать себя комфортно. А ребенку с болтающимися в воздухе ногами комфортно не будет. Еще остались вопросы? Или я предельно ясно объяснил свою позицию?

       И тут между нами протянулась детская ручка. Она прикрыла пальцы Вербова — совсем по-женски, обалдеть! Откуда у нее этот жест? От женской природы?

       — Почему ты кричишь на мою маму? Из-за меня?

       Боже, слова ребенка легли бальзамом на мою истерзанную ревностью душу.

       — Я кричу? — опешил Вербов. — Люба, извини… Лиза, тоже извини.

       — Люба, он не кричит. Он просто привык говорить на работе очень громко.

       — Но сейчас он не на работе…

       — Давай, Люба, лучше выбирай еду, а то мы так и не пообедаем, — придвинулся к ней Вербов, используя все преимущества диваносидения.

       А я сидела напротив на стуле, с мягкой подушкой, но все же стуле и через стол от ребенка, который еще пару дней назад был только моим, а теперь кто-то заявлял на него права, причем полные. Мне это не нравится? Скорее, я к этому не готова… Не была готова и вот сейчас в ускоренном порядке перенастраиваю свои нервы. Они дрожат — только бы не лопнули. Но один оборвался, когда Люба четко произнесла «папа»… Господи, Вербов, надеюсь ты знаешь, что делаешь… Будет жестоко и мерзко, если ты играешь моим ребенком в своих личных целях — психологических и сексуальных. Не надо впутывать ребенку в постельные отношения с его матерью. Если тебе надо только это, то я соглашусь без всякого «папы».

       И вот когда Люба снова произнесла это новое для себя слово, я поймала на себе внимательный взгляд Вербова и только через секунду поняла, что он смотрит на официанта, который стоит у меня за плечом.

       — Две солянки, пельмени, блины с лососем две порции, морс не холодный и два пунша. Один приготовьте, пожалуйста, без алкоголя. Это для меня.

       А с алкоголем, значит, для меня — за спаивание немалолетних тоже не всегда по головке гладят.