Луиза Розетт - Признания разгневанной девушки

— Ты не знаешь, где я живу.

— Нет, знаю, — сказал он. Я молча уставилась на него. Он спросил: — Как твой брат?

Вопрос меня удивил. Пусть даже Питер и Джейми играли вместе в хоккей, но я была уверена, что они никогда не разговаривали за пределами поля.

— Думаю, нормально. Он в университете Тафтс. А вы с ним друзья?

— Я отвез его домой, когда Бобби Пассео переехал ему пальцы, — произнёс он вместо ответа на мой вопрос.

— Знаешь, я тебя видела. Когда ты играл в хоккей. Когда вы ещё были в команде. — Я притворилась очень заинтересованной своей обувью, понимая, что выгляжу как невнятно бормочущая четырнадцатилетка — а именно ею я и была. Он посмотрел на меня в ожидании продолжения. Когда я так ничего и не сказала, он спросил: — Ну что, хочешь прокатиться?

Мой ответ:

— Я не могу сесть в твою машину. — Я больше не бормочущая четырнадцатилетка. Теперь мне десять. А может, и восемь.

На этот раз он не смог справиться с собой и широко улыбнулся. В этот момент моё сердце подпрыгнуло.

— Думаешь, что-то случится? — спросил он, забирая у меня валторну. Я почувствовала себя идиоткой. — Пойдем, новенькая. Я отвезу тебя домой.

У него старая проржавевшая машина странного тускло-зеленого цвета. Но внутри она чистая, черная и пахнет прохладой после дождя. Я сажусь подальше от него, смущаясь из-за того, что смутилась, когда он открыл передо мной дверь на школьной парковке. По радио играет Канье Уэст, но Джейми переключает на классический рок. Группа «Pearl Jam». Когда я ходила в детский сад, Питер включал «Pearl Jam» и заставлял меня перечислить членов группы и инструменты, на которых они играли. Эдди Веддер, солист. Майк Маккриди, гитарист. Не могу вспомнить басиста. Какой-то Джефф. Питер приучил меня к хорошей музыке и настоящим музыкантам с очень юных лет, и честно говоря, это не принесло мне никакой пользы в обществе.

Не могу поверить, что сижу в одной машине с Джейми Форта.

— Замерзла?

— Нет.

— А выглядишь, как будто замерзла.

— Не совсем. — Он прав. Мне холодно. Но не из-за погоды — в Коннектикуте в сентябре продолжается лето. Первые три недели учебного года я всегда хожу вспотевшая в новой осенней одежде, потому что не могу больше вынести ни минуты в летней. Наверно, я единственный человек из всех 2500 учеников школы, который пришел сегодня в свитере, желая, чтобы на улице стало прохладнее.

Ну что ж, похоже, мое желание исполнилось. Теперь я мерзну. Из-за страха.

Я смотрю на него, а он смотрит на дорогу. Останавливается на желтом светофоре. Удивлена. Я думала, что такие, как Джейми Форта, запросто проезжают на желтый, даже не задумываясь об этом. Он продолжает смотреть на дорогу. Похоже, нам не о чем говорить. Я снова смущаюсь. Я много смущаюсь сегодня. И, в основном, благодаря ему.

— Где твоя тетрадь? — спрашиваю я.

— В школе.

— У тебя нет домашнего задания?

Он посмотрел на меня, как будто я сказала что-то смешное. Загорелся зеленый свет, и он свернул налево. Я поняла, что он на самом деле знает, где я живу.

Тишина. Тишина, тишина, тишина.

— Мне понравился дом, который ты рисовал.

— Да?

— Ты хороший художник.

Он еще раз поворачивает налево. Мы проезжаем дом Трейси — коричневый с красной отделкой, где я проведу первую половину сегодняшнего вечера, лежа на полу ванной и продолжая наш бесконечный разговор о сексе. После того, как она решает, что «скоро» переспит с Мэттом, хотя они встречаются с начала восьмого класса, она переходит к тому, должна ли я встречаться с Робертом. Обычно она говорит, что не должна, но иногда отмечает, как хорошо он ко мне относится. Затем я напоминаю ей, что ненавижу сигареты. Она предлагает мне заставить его бросить курить. Я отвечаю, что люди бросают, только если сами захотят. Она говорит, что он мог бы сделать это ради меня.

По мнению Трейси, Роберт влюблён в меня с шестого класса. Я сказала ей, что это невозможно — ведь откуда нам в начальной школе знать, что такое любовь? Она утверждает, что если мы и не можем распознать любовь в одиннадцать лет, то вполне можем её почувствовать. Возможно, она права. Понятия не имею. Зато знаю, что я никогда не была влюблена в Роберта. И не собираюсь встречаться с ним только потому, что он в меня «влюблён». А может, и не влюблён. С чего бы ему вообще меня любить? Я не симпатичная, и я люблю употреблять слова, в которых много букв, а это два серьезных отпугивателя парней.

Мой папа всегда злился на меня, когда я говорила подобные вещи в его присутствии. «Во-первых, Роуз, ты симпатичная», — говорил он мне. «А во-вторых, никогда не смотри во второй раз на мужчину, который не ценит в женщине ум. Никогда». Он постоянно давал кучу хороших советов, которым невозможно следовать.

Через некоторое время после смерти папы я стала видеть его во сне практически каждую ночь. Мне снилось, что я нахожусь в пустом кинотеатре, сижу посреди моря красных кресел и вижу его на огромном экране, как будто он кинозвезда. Ростом шесть метров, каштановые волосы торчат в разные стороны, голубые глаза сияют неоновым светом… Он просто приковывает меня к креслу таким взглядом, как будто ждет, чтобы я что-то сделала, нашла выход из ситуации, выпустила его из боевика или вестерна, где он застрял, и вернула в реальный мир.

Иногда мне снилось то, что происходило на самом деле. Например, когда мне было десять, он взял меня и Трейси на концерт Спрингстина, и меня смущали его странные танцы, но вместе с тем я гордилась, что он был на концерте. Или я видела во сне, как мы заглядываем в папин 20-томный Оксфордский словарь, чтобы узнать историю и происхождение какого-нибудь хитрого слова, которое он произнес, типа «иглокожести». Однажды за ужином он заявил: «Пит, ты, кажется, унаследовал нашу волосяную иглокожесть — проклятие мужчин Царелли, от которого можно избавиться только стрижкой». Позже, когда Питер понял, что папа сравнил его волосы с ежиком, он не разговаривал с отцом около недели.

Уверена, что теперь Питер об этом жалеет.

Периодически, вместе со сном про кинотеатр, я вижу то, в чем сама не участвовала. Например, как будто автоколонна, в которой едет папа, взрывается, убивая всех в радиусе пятнадцати метров.

Папа не должен был попасть в Ирак. Он не был солдатом. Он поехал туда только потому, что потерял работу авиаинженера из-за экономического кризиса. Он пошел служить по контракту, так как ему предложили большую сумму денег за короткий срок службы. Мама была помешана на деньгах, им предстояло оплачивать восемь лет учебы в коллежде (спасибо нам с Питером), поэтому он согласился.

Мы с Питером никогда не говорили родителям, но оба думали, что это просто безумие. И оказались правы. Папа уехал в Ирак в феврале и погиб в июне, когда грузовик, в котором он ехал, взорвался на самодельной дорожной мине. Чтобы мы успокоились, нам сообщили, что он умер мгновенно. Но это нас не успокоило — по крайней мере, меня. Наоборот, мое воображение начало работать, представляя, что там на самом деле произошло.