Наташа Апрелева - Посторонним В.

Ознакомительный фрагмент

За полгода до, летом, мы стояли ночью на набережной, потом спустились к самой воде. Я сняла туфли, держа их за каблуки, зашла в реку. Маленькие волны прохладными щеками прикасались к моим лодыжкам, это было нежно, так нежно. На некотором отдалении проплывали живописные рукастые ветки, пустые баклажки из-под пива и пакеты, надутые ветром – на манер парусов. Оглянулась.

Силуэт В. выделялся на темном пустом пляже, был светлее, чем нагретый густой воздух, я не видела выражения его лица – но знала, улыбается. Вышла из воды и пошла, шагая очень осторожно, стараясь минимально испачкать в песке мокрые ноги, разумеется, оступилась и рухнула, раздавив множество миниатюрных дюн.

– Идет бычок, качается, вздыхает на ходу, – сказал В., подавая мне руку, действительно, улыбался.

– Ну уж нет, – сказала я мстительно и сильно дернула за протянутые пальцы. – Садись давай тоже!

– Сесть? Да ты что?! Ведь пляж – любимое отхожее место миллионов горожан! – притворно возмутился он.

Я засмеялась, потому что это были мои недавние слова.

Мы сидели на теплом еще песке, и это было ужасное счастье.

– О чем думаешь? – спросил он.

Поскольку для примитивных женских организмов понятие «счастье» наряду с «хорошо» включает еще и «всегда», я ответила:

– Зиму хочу, и чтоб мы сидели в том самом милом кафе на площади, где есть камин. И пили горячий коктейль или глинтвейн.

Иногда все так и происходит. Мы сидим в том самом милом кафе на площади, официант от длинной спички зажигает витую невысокую свечу, и затоплен камин, и подан в керамических кружечках глинтвейн.

Но мы немного недовольны друг другом. Так, мелочь. Он говорит мне, что не мог дозвониться все утро. Я кривлю губы и отвечаю, что не знаю, почему он не мог дозвониться. «Все, кто хотел, дозвонились», – уже лишнего говорю я, слизывая рубиновые капли глинтвейна с толстенькой горячей кружки.

«И кто эти все?» – ревниво спрашивает он. Сердится. Мне стыдно. Какие еще дешевые уловки. Зачем.

«Оставь, оставь», – прошу я. Широко улыбаюсь. Протягиваю руку, глажу его ладонь в островках шелушащейся кожи – постоянно в резиновых перчатках, раздражение.

Смотрю на мужчину, который занимает почти всю мою жизнь. «Слишком много места, – неосторожно думаю я, – меня уже почти нету самой, – глупо думаю я, – надо бы его немного сократить», – преступно думаю я.

00.30

Только что позвонила подруга Аля и прошипела в трубку, чтобы я не вздумала ходить со Снежаной Константиновной и ее новейшими приятелями на встречу. Снежана Константиновна и Аля – мои одноклассницы, но друг к другу у них ряд взаимных нравственных претензий, и дружат они только через меня, так бывает. С Алей мы сидели за одной партой и доводили учительницу обществоведения тем, что с выражением и по ролям читали стих Роберта Рождественского «Отдать тебе любовь? Отдай! Она – в грязи! Отдай в грязи! Я погадать хочу! Гадай! Еще хочу спросить! Спроси!..» В восьмом классе Алю полюбил странноватый мальчик Бугров, он написал ей сто тридцать семь писем абсолютно неразборчивым почерком.

А несколько лет назад Алька сама полюбила своего лечащего стоматолога, спала и видела его рядом, с бормашиной наперевес. Записывалась к нему на прием каждый день, но, к сожалению, ее прекрасные зубы скоро подошли к концу – в плане потребностей в лечении. Но стоматолог уже заподозрил своим стоматологическим умом неладное: «Девушка, – сказал он, вынимая руки в беловатых перчатках из подругиного рта, – вы меня прямо преследуете!» «Какая чудовищная ложь! – с чувством ответила Алька. – Я просто слежу за зубами!»

01.25

Доктор, я не сплю. Тихо в лесу, только не спит барсук…

Сегодня опять видела жену В. Ну как – видела… Иду себе по улице, никого не трогаю и вдруг – глядь! Жена В.! Специально ведь таскалась на нее смотреть – как гуляет со своей мальтийской болонкой, сорок кило собачьего жира под кудлатой грязно-белой шерстью, кличка Афродита.

Это какое-то запретное, извращенное удовольствие, болезненное, жалкое, но не могу себе в нем отказать, доктор. Хотя все относительно, как утром промолвил мой начальник, продавая в банке евро, все относительно, кому 98 000 российских рублей – зарплата за три месяца, а мне вот на замену бокового зеркала у «хаммера» не хватит. Бедный Олаф, если б он знал, он бы свихнулся окончательно, я не про начальническое зеркало, ведь сколько говорено-переговорено, обещано-переобещано, не знаю, есть ли такое слово, а каждую неделю, а то и чаще, я, как намагниченная, прихожу в этот ИХ чахлый скверик, стараюсь еще не повторяться в одежде (Мата Хари доморощенная): чередую пуховик, просто куртку, шубу, дубленку… Знаю, что выходят они около полудня, безобразная жирная болонка и В-вская жена. Мы с Вами обсуждали, доктор, эту ситуацию. Не думаю, что это нормально. Хоть Вы меня и успокаивали.

Сегодня тоже, с мерзким лаем, как обычно, вылетела ИХ собачка (моя дочь в детстве сама придумала и очень гордилась странноватой загадкой: лежит собачка, на хвосте – болячка, никто не мог угадать, доктор, а Вы? речь о спичке идет), мне кажется, что эта Афродита сжирает в день примерно тонну всякой жратвы. За псиной – Она. Маленькая, толстоватая, кажется какой-то слабой, неуверенная походка, немного заплетается нога за ногу… «пучеглазая еврейка без бровей, ресниц и сисек», как поется у Лаэртского… умный Антоновский из рекламного агентства очень ценил Лаэртского, и я, вслед за ним, оценила тоже, слушали так – один наушник у Антоновского в ухе, другой – у меня.

Молодая комсомолка в синей юбочке короткой едет на велосипеде по рабочему кварталу…

Но это я злобствую, конечно, ничего отталкивающего в ее внешности нет, и я представляю, что когда-то пятнадцать лет назад В. без памяти в нее влюбился, гладил по кудрявой голове, заглядывал в темные глаза, называл малышкой.

«У нее светлая голова», – постоянно твердил он, восхищался ее умом, образованностью, а мне хотелось по-дикарски подпрыгнуть к ней на одной ножке, высунуть язык и сварливо проорать: «Умная! Умная! У себя под носом ни фига не видишь, умная! А еще очки надела!» Очков, кстати, у нее – нету.

Жена В. – отдельный разговор, доктор, и у меня расплавляются внутренности, когда я ее (случайно, ха-ха!) наблюдаю раз в неделю в ИХ скверике, а я это все равно делаю. Жалкая. Жалкая. Я про себя.

…Надо сейчас же перестать об этом, вот сейчас взять и сменить тему! Все, все.

02.15

Выплыл из спальни сонный Олаф, заботливо поинтересовался, какого хера надо платить сумасшедшие деньги врачу-психотерапЭвту, если я как болталась по ночам, так и болтаюсь? Муж мой, классический любимчик дам всех типоразмеров, и еще я все время забываю, какой он красивый.