Бывшие. Папина копия - Чарли Ви

максимально серьёзным и твёрдым. Таким, каким оно бывало на службе, когда нужно было взять себя в руки и действовать.

— Слушай меня, Алёна, и запомни раз и навсегда, — сказал я, глядя прямо в её глаза. — Может, взрослые и врут. Но я — нет. Я никогда не вру. И если я сказал, что с твоей мамой всё хорошо, что она жива и просто лечится, — значит, так оно и есть. Поняла?

Она замерла, изучая моё лицо с недетской проницательностью, словно ища в нём малейшую фальшь. Искала и, кажется, не находила. Её собственное личико понемногу расслаблялось, напряжение уступало место усталости и, возможно, крошечной искорке доверия.

Она кивнула, совсем чуть-чуть.

— Поняла, — прошептала она и снова прильнула ко мне, на этот раз просто ища утешения, а не защиты от смерти. — А ты… ты останешься?

На этот не простой вопрос у меня был ответ. Остаться я точно не мог, так же как и забрать. я боялся расстроить её, боялся, что она расплачется. Но раз пообещал, надо было ответить правду.

— Сейчас — нет, — сказал я честно. — Сейчас мне придётся уйти, но завтра я вернусь.

Она грустно вздохнула, опустила голову, принимая мои слова.

Я сидел, покачивая её на руках, чувствуя, как её дыхание становится всё глубже и ровнее. Её маленькая ручка разжала хватку на моей куртке и безвольно упала.

Стресс, испуг, слёзы — всё это, наконец, отпустило её, и она погрузилась в исцеляющий сон. Её щека прижалась к моей груди, и в этот момент что-то в моей собственной душе болезненно сжалось. Когда-то я мечтал о вот такой дочке. Думал, вернусь после контракта, вернусь домой, Ника дождётся меня, а вышло, так что она не дождалась.

Мне моя мать рассказала, что Ника родила. А сама Ника ни строчки не написала и ни разу не позвонила.

Думал, ли я, что это предательство? Конечно.

Поэтому и пошёл добровольцем, когда началась мобилизация.

Я сидел, смотрел на милое личико девочки, которую ненавидел все пять лет её существования. А теперь даже боялся пошевелиться, чтобы не нарушить этот хрупкую идиллию. и не мог насмотреться на знакомые черты.

Из-за угла бесшумно выплыла медсестра. Она посмотрела на спящую Алёну, потом на меня, и её строгое лицо смягчилось.

— Ну всё, папа, — сказала она тихо, подходя ближе. — Хватит на сегодня. Ребёнку нужен покой, а вам — лечение. Идите домой, отоспитесь.

Мне так не хотелось отпускать Алёну. Оставлять эту маленькую, беззащитную девочку одну в этой холодной, чужой больнице. Казалось, если я её отпущу, связь порвётся и всё это окажется сном.

— Можно ещё немного? — тихо попросил я, и в моём голосе прозвучала несвойственная мне слабость.

— Нельзя, — её шёпот был твёрдым и неумолимым. — Правила есть правила. Вы и так тут дольше, чем полагается. Завтра придёте. С утра, с документами.

Она сделала ударение на последнем слове, и до меня, наконец, дошёл её намёк.

— Какие документы? — растерянно пробормотал я. — Я же говорил, всё сгорело…

Медсестра вздохнула, явно испытывая ко мне какую-то смесь сочувствия и раздражения.

— Ну, св-во о рождении на госуслугах, должно быть! Распечатайте! Там же она у вас, как дочь записана, я надеюсь? — она посмотрела на меня с немым вопросом, и мне показалось, что в её взгляде мелькнула тень подозрения.

Я молча кивнул.

— Ну вот и отлично, — она уже брала сонную Алёну с моих рук. Девочка хмыкнула во сне, но не проснулась. — Придёте завтра с бумажкой. Всё уладите. А сейчас — марш домой, самого себя подлечить. Вид у вас, будто вас самого через мясорубку прокрутили.

Она развернулась и понесла её обратно в палату. Я поднялся с дивана, и ноги вдруг стали ватными. Пустота, которую всего несколько минут назад заполняло тёплое, доверчивое тельце, теперь казалась бездонной.

Я не мог уйти, не попрощавшись. Не мог просто бросить её. Сделав несколько неуверенных шагов к двери палаты, я заглянул внутрь. Медсестра уже укладывала Алёну под одеяло. Та повернулась набок и что-то прошептала во сне.

— Спи, малая, — прошептал я тихонько, как будто она могла меня услышать. — Я вернусь завтра.

Развернулся и побрёл к выходу, пошатываясь от усталости и эмоциональной опустошённости. Её слова звенели в ушах: «…она у вас как дочь записана, я надеюсь?»

Холодный вечерний воздух снова ударил в лицо. Я остановился, прислонился лбом к холодному стеклу двери и закрыл глаза. Завтра. Завтра мне надо прийти сюда и либо солгать что-то ещё грандиозное, либо признаться во всём.

Может, поговорить с Алёниной бабушкой? — неожиданно озарила мысль. — Ника ведь вряд ли мне что-то расскажет. А её мать всегда относилась ко мне отрицательно, даже когда мы с Никой ещё просто дружили. Но может Мария...как же её, блин отчество забыл, хоть немного прояснит историю с рождением девочки.

Потмоу что мне не давали покоя слов Алёны. То, как она назвала меня папой. Как будто она точно это знала. Просто в голове не укладывалось, почему Ника запретила ей об этом говорить. Могла бы вообще тогда ребёнку не рассказывать. Но зачем-то сказала ей, что я её папа? Всё походило на какой-то сумбур. И мне хотелось разобраться.

Я вызвал такси и отправился домой в свою квартиру, где, несмотря на усталость, долго не мог уснуть.

Глава 5

Утро врезалось в сознание резким телефонным звонком, будто отбойный молоток по свежим швам на голове. Я вздрогнул, с трудом отрываясь от подушки. В голове гудело, тело ныло, как после ночной смены на разборе завалов. Сквозь сон мне почудился сладкий запах детских волос и тепло на груди, но реальность была холодной и пустой.

Телефон не унимался. Я с трудом нащупал его на тумбочке.

— Алло? — мой голос прозвучал как скрип ржавой двери.

— Волков! Ты где, чёрт возьми? — в трубке бушевал Шилов. — Мы тебя вчера потеряли! Трубку не брал! Думали, тебя в реанимацию упекли вместе с той женщиной!

Я с трудом соображал, переваривая его слова.

— Я… я в больнице был. Голову зашивали, — пробормотал я, проводя рукой по повязке. Она казалась чужой.

— Ну и как ты? — голос Шилова смягчился, в нём появились нотки беспокойства. — Врачи что сказали? Сотрясение?

— Вроде нет. Просто порезал немного. Голова гудит, но терпимо.

— На больничный уходишь? — прямо спросил Шилов. — Петрович говорит, отлежись, сколько надо.

Мысль о больничном, о том, чтобы завалиться обратно в кровать и выключиться на сутки, была соблазнительной. Но тут же всплыл образ — большие синие глаза, полные доверия, и тихий шёпот: «Ты вернёшься?»