Дышать счастьем (СИ) - Нокс Рокси

Никаких жертв не стану от него принимать, если вдруг Саша надумает проявить героизм. Он молод и найдет себе достойную спутницу. А что до меня, то какая разница, как доживать эти последние дни?

Однако пришлось вернуться в свою квартиру, которую я сразу же превратила в мрачный хоспис. Саша, как мог, пытался меня утешить, но сталкивался с очередной истерикой. Для него эта ситуация тоже была не из легких. Я стала с ужасом замечать, что вместо любви, теперь в его глазах плескалась жалость. Это и есть конец.

— Что, неприятно спать с инвалидом? — зло спрашиваю, когда обнаруживаю, что он снова ночевал на диване.

— Алена, пойми, я не могу спать, когда ты ворочаешься и поскуливаешь всю ночь. Мне нужно на работу, — спокойно объясняет Саша.

— Ну и катись на свою чертову работу! А я здесь останусь подыхать в одиночестве, — снова завожусь. Ощущаю смертельную усталость от недосыпа, но и спать не могу, нервная система дает сбой.

— Пожалуйста, прими лекарства, которые тебе прописал врач.

— От них мне не станет легче. Меня мутит, понимаешь? Все время мутит от себя, от тебя, от этих дорогущих лекарств! Мне уже ничего не поможет, слышишь?!

— Не говори так, — гримаса боли искажает Сашкино хмурое лицо.

Не произнеся больше ни слова, прячусь под одеялом и не высовываюсь до тех пор, пока не хлопает дверь. Пусть уходит, не могу видеть этот жалостливый взгляд, обращенный на меня.

Пока я еще могла вставать и немного ходить, но все реже делала это — не было желания. После утреннего разговора с Сашей и ночного бдения ловлю себя на мысли, что хочу проглотить разом все свои дорогостоящие пилюли — прямо горстью. Кое-как встала и выбросила их в окно от греха подальше. Так-то лучше.

Истерики прекратились, и на смену им пришла апатия. Из нашей семьи пропали завтраки, обеды и ужины. Лежала весь день в постели, изводила себя депрессивными мыслями, изучала свой диагноз и понимала, что никаких шансов на спасение нет. Пыталась встать и пойти, но, не пройдя и двух шагов, падала на пол и ревела навзрыд. Болезнь прогрессировала и доводила меня до сумасшествия.

Саша приходил с работы, грустно вздыхал при виде меня, беспомощно лежащей в постели, с грязными колтунами на голове, и шел самостоятельно готовить ужин. Иногда находил меня лежащей на полу. После очередной попытки ходить, уже не было сил подняться и лечь обратно в постель. Поднимал меня на руки и нёс в ванную, а я испытывала отвращение к себе из-за беспомощности. А еще злость на Сашу за то, что ему приходится со мной нянчиться, вместо того, чтобы заниматься любовью.

— Больше не хочешь меня, да? — спрашиваю и смотрю в угол стены отрешенным взглядом.

Замечаю, что плитка в ванной посыпалась и осознаю, что всё рушится вокруг, но в первую очередь — моя жизнь. Саша заботливо протирает мое тело вспененной губкой и вздыхает.

— Алена, ты убиваешь себя, как ты этого не понимаешь?! Почему ты выбросила лекарства? Без них твоя болезнь будет прогрессировать!

— Мне на это наплевать.

— А мне нет! Ты эгоистка. Да, да, думаешь только о себе. Ты считаешь, что тебе одной плохо. А каково мне? Каково мне видеть, в кого ты превращаешься своими же стараниями день ото дня? Твоя болезнь — не приговор, как ты вбила себе в голову.

— Ничего ты не знаешь, Саша.

Нет сил с ним спорить, весь день опять ничего не ела. После купания мой любимый мужчина кормит меня супом с ложечки, как маленькую. Безразлично открываю рот и глотаю, не утруждая себя жеванием.

Сегодня днем приходила сиделка, но я ее прогнала, о чем здорово пожалела, когда захотела в туалет. Пришлось самой тянуться за судном, которое стояло под кроватью. Разве ж это жизнь?!

Не хочу, чтобы Саша видел меня такой. Всякий раз, когда он возвращается с работы, устраиваю ему очередной скандал, швыряю на пол книгу, которую он купил для того, чтобы мне не было скучно лежать в постели и кричу незнакомым голосом:

— Печатные книги уже прошлый век! Что ты мне притащил?! Сейчас все читают электронные — на телефонах, планшетах, читалках! Ты навечно застрял в своих 90-х. Оглянись вокруг, на дворе 2017 год! — намерено кусаю его за живое.

Затем заявляю, что его суп несъедобный и требую заварные пирожные. Наверное, мое безумство достигло своего апогея. Шестеренки болезни завертелись со страшной скоростью, и скоро я познаю все прелести своего страшного диагноза.

— Алена, все будет хорошо, — в очередной раз пытается успокоить меня, но достучаться до меня невозможно.

— Не будет, Саша! Уже не будет. Уходи. Найди себе здоровую женщину и живи нормальной жизнью, а меня оставь в покое.

— Не говори так… Я люблю тебя, мы справимся. Придумаем что-нибудь…

В его словах нет уверенности. Я это чувствую — меня не провести — и слезы градом текут по моим щекам. Не будет нашего дома, не будет общей собаки, не будет Италии! Впереди только беспросветная серость болезни…

Он абсолютно не верит, что стану прежней: красивой, счастливой, задорно смеющейся, любительницей прогулок под дождем без зонтика и нарезающей круги вдоль озера в шесть утра.

— Уходи. Не хочу, чтобы ты запомнил меня такой: слабой, бледной, с грязными волосами и судном с мочой под кроватью! Уходи! Уходи же!

«Если ты уйдешь, я умру. А если умру — так будет лучше. Это спасение от всех мучений».

— Никуда я не пойду, — возмущается он, — останусь с тобой. Как же я брошу тебя в таком состоянии? Не навязывай мне своих решений, ладно? Я принес тебе лекарства. Пожалуйста, прими их.

— Не хочу, чтобы ты всю жизнь был моей сиделкой! Прошу тебя, уйди. Так будет лучше для тебя.

— Почему ты все решаешь за меня? А? Для тебя самой, Алена, как будет лучше?

— Это уже не имеет никакого значения. Все равно я не жилец, — безразлично отвечаю и устало прикрываю веки.

И все последующие дни того нелегкого месяца отталкиваю его, отдаляю от себя все дальше и дальше, извожу капризами и скандалами, если есть на это силы. Чаще не разговариваю с ним вообще, спрятавшись в кокон спасительного одеяла.

И вот он сдался — однажды не пришел домой. Только стал звонить, затем все реже и реже, пока звонки не прекратились совсем. Я ни разу не взяла трубку и не ответила на сообщения, которые он строчил на своем устаревшем телефоне.

Я скрывала свою болезнь от мамы — не хотела ее расстраивать. Если узнает, то у нее поднимется давление, что может спровоцировать инсульт. Пока я лежу с обострением РС, мамы в городе нет, она гостит у моей старшей сестры в другой области. И чем позже она узнает скверную новость, тем лучше — лучше для нее.

Сиделку больше не прогоняю, просто не обращаю на нее внимания, погружаясь все глубже в свое личное горе. Искренне не понимаю: зачем мне мыть волосы и принимать душ? Теряю интерес к еде и окружающему миру. У меня нет больше никаких мыслей, кроме невыносимости. Словно пребываю в состоянии растения: не ем, не пью, не беру в руки телефон. Мне просто плохо. И это перманентное состояние не проходит ни на секунду.

Я перестаю разговаривать и не верю, что нужно еще пожить. Мои икры стали тонкими, тело похудело до неузнаваемости, лицо осунулось, а глаза ввалились. Попросила зеркало у сиделки, и в нем отразился совершенно другой человек. Это была не прежняя знакомая мне Алена, а какая-то посторонняя девушка с ввалившимися в череп пронзительно-голубыми глазами. Велю женщине собрать все мои вещи и раздать их беднякам. Они мне больше не нужны.

— Хочу увидеть улицу и людей. Помоги мне встать, — прошу слабым голосом.

Медработница удивилась и неохотно выполнила мою просьбу, фактически на руках доставила меня к окну, но не уходила. Помогла устроиться на широком подоконнике и стояла рядом, пребывая в готовности моментально меня подхватить, если мне придет охота свалиться на пол.

— Иди. Я только посмотрю на прохожих. Хочу побыть одна. Уходи же! — не выдержав, прикрикнула на нее.

Женщина, имени которой я даже не знала, вздрогнула, нерешительно потопталась на месте, затем все-таки вышла из комнаты, а я потянулась к ручке.