40° по Валентину (СИ) - Багрянцева Влада

А коллекция у Макара была зачетная. Горячие фотки с «Патреона», сохраненки с «Твиттера», выкачанные из кэша видосы с дрочкой руками, минеты и камшоты составляли большую часть его стратегических запасов. В принципе, найти девчонку для приятного секси-тайма проблемой никогда не было, но пока еще Макар не встретил тот единственный и неповторимый рот, который бы унес его на небеса. Его первый раз был еще в школе, с одиннадцатиклассницей. Макару тогда было всего пятнадцать, но отец гонял его в зал на кроссфит вместе с собой, благодаря чему даже практикантка по русскому как-то раз недвусмысленно ему подмигнула на перемене, и в тот год он понял, что своей большой и привлекательной харизмой надо пользоваться. Та девчонка, имени которой он даже почти и не помнил, то ли Алина, то ли Альбина, вертела им весь учебный год, мелкий был, тупой, чё. Но зато научила его, где и как искать ту самую кнопку пальцами, нежно гладить и все время при этом заглядывать девчонкам в глаза, целовать шею и нести какую-нибудь ласковую хуйню, вот тогда их можно уломать на все, что угодно.

Макар сел за комп и открыл свои архивы с отсосами. Да, все они дрочат под порно, даже скидывали как-то друг другу горячие видосы, но Лёхе все равно лучше не знать, каким сюжетом Макар планировал вдохновляться этим вечером. Он открыл папку «Милфы», куда запрятал свой любимый сорокаминутный ролик, в котором не было привычных весело торчащих титечек, только не менее весело выпрыгивающие из «келвин кляйнов» члены двух парней. Их Макар нашел случайно, пресытившись вертлявыми телочками с силиконовыми мячами, и полюбопытствовал, так сказать, одним глазком заглянув в гей-порно. И то, с каким отчаянным старанием, естественным лицом и совершенно охренительными движениями языком и губами один пацан делал минет другому, Макар еще долго не мог перестать вспоминать. И решил, что, в общем-то, можно и не забывать.

Он знал, что никто к нему не зайдет — научил-таки родаков уважать личное пространство. Надел наушники, положил ладонь на член и расслабился, спуская напряжение в тесный хват кулака. То, что он гонял шершавого, думая о долбоебе в бабском пальто, его почему-то совсем не напрягало — воспоминания о члене извращенца океаном возбуждения затопили в голове последние островки здравого смысла. Этот неизвестный долбоеб еще не знал, что Макар и сам такой же долбоеб, и он обязательно его найдет, ибо нехуй было на него пальто распахивать.

Как добрался домой, Валик не помнил — яйца и мозги сдавило от пережитого, но Антон с Калмыком доставили его к подъезду уже одетым.

— Прости, Вэл, — сказал Антон, вдавливая кнопку звонка, — но мы не хотим получить от твоей мамки.

Как только в замке зашерудил ключ с другой стороны, оба провожатых с грохотом сбежали по лестнице, словно нашкодившие пятиклашки, и замерли на пролет ниже — видать, решили проследить, вставит ли ему мамка пиздюлин с порога или впустит для начала в дом.

— Валечка, почему ты так… — мама, обычная интеллигентная женщина, которую почему-то боялись все его друзья, осеклась, разглядывая криво намотанный шарф сына и порозовевшие от мороза уши, — …поздно?

— Немножечко задержался в лабр… — Валик, заходя в прихожую и отворачиваясь к вешалке, чтобы снять шарф и куртку, слово «лаборатория» сказать так и не осмелился. — На кружке.

Антон сказал: «Главное — не дыши в сторону родаков». И Валик не дышал, деловито разуваясь и укладывая кроссовки на полочку.

— Кушать будешь? — спросила мать, и он возликовал — значит, не заметила, но вышедший в этот момент из туалета отец, сопровождаемый звуком смыва, протянул:

— У-у-у, где ж вы, батенька, набубенились?

— А? — спросил Валик, моргая за стеклами очков, и мама, прикрыв рот ладонью, ахнула:

— Валентин!

Все, пизда — его назвали полным именем.

— Налей ему чая горячего, — сказал отец. — Пусть выпьет и проспится, утром расскажет о своих приключениях. Вот те на!

Валик посмотрел на него с благодарностью, хотя и знал, что утром отец непременно вспомнит плохую наследственность, второго деда-алкоголика, а мать будет охать и смотреть на него так, будто он уже сейчас ворует деньги из кармана и пропивает ее золотые кольца из шкатулки. Однако кара его сегодня миновала: он прошел в комнату, вылакал горячий чай, что принесла ему пятилетняя сестра Варвара, и завалился на кровать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Возьми Ыбку, — сказала Варя, сунув ему под мышку свою игрушку — плюшевую русалку с облезлым хвостом. — Она меня успокаивает, когда мне плохо.

— Неужели я так погано выгляжу? — хмыкнул Валик, и сестра сморщила нос:

— От тебя воняет, как от дяденьки с балкона. Только не умийай, папа сказал, что ты набубенился.

Варя убежала, а Валик, прижав к боку облезлую русалку, зачем-то оттянул ее лифон-ракушки и заглянул под них, убеждаясь, что плюшевых сисек там нет. В мозгу трепыхалась какая-то мысль, и Валик напрягся, пытаясь ее поймать. Спустя пару минут ему это удалось, и она звучала так: «Хорошо, что сегодня не надел теплые кроссы с желтыми шнурками». Иначе б его точно узнали. Мама заказала их через интернет в комплекте с обычными, но пришли почему-то с желтыми, причем уже вшитыми, и выдирать их было жалко, потому пришлось носить. Засыпая, Валик не видел, как мама, фыркая с осуждением, несет те самые, с желтыми шнурками, кроссы, запачканные землей, в ванную — ее всегда бесила обувь, оставленная на полке невымытой.

Лососни тунца.

Заглотни хуйца.

Сполосни яйца.

Что же все-таки он услышал сквозь ватный шум в тяжелой голове?

— Валя, ты меня слышишь? Подогреть, говорю, голубца? — вновь появляясь на пороге комнаты, спросила мама.

Валик, промычав сначала не шибко разборчиво, приподнялся в кровати и проговорил:

— Мам, на завтрак — голубцы?

— Пятый час уже, я уроки закончила и в магазин зайти успела. Вставай, тебе горячего надо.

Валик уронил голову на подушку. Ощущение было такое, будто он частично помер. По крайней мере, желудок признаков жизни не подавал, свернувшись в обозленный на его вчерашнюю дурость комок. Ладно, ужрались они водярой собственного производства, но на кой он согласился пугать людей своими тощими телесами? А вдруг его запомнили?

Вспомнив, перед кем именно он светил своим джедайским — с апгрейдом, правда — мечом, Валик застонал от досады: охуевшие абсолютно глаза, как глаза кота, в миску которого вместо корма положили кусок морковки, запомнились четче всего. И хорошо, что Макар его не идентифицировал, ведь на лицо он, отвлеченный пирсингованным перформансом, так вроде и не посмотрел. Валик сел — заштормило с удвоенной силой, потом встал и дополз по коридору до табурета на кухне. Отец был на работе, сестра в саду, и это значило, что ничто не отвлечет мать от нотаций.

— Ты первый раз за три года прогулял пары, — начала она, опуская перед ним усыпанный петрушкой голубец, от запаха которого желудок скукожился до размера косточки авокадо. — Староста твой звонил мне на телефон, вся группа переволновалась — думали, раз ты не пришел, то попал под машину. Или умер.

— Что ты ответила? — поинтересовался Валик, почесывая вилкой распаренный капустный бок того, что должен был съесть.

— Что заболел. До понедельника как раз отлежишься. — Мама села напротив, уложила локти на стол. — Ну вот, настало время, когда я прикрываю прогулы собственного сына.

— Мам, — Валик жалостливо посмотрел на нее, и мама, поняв все, вздохнула и переложила его голубец к себе на тарелку, а затем, достав из холодильника кефир, налила ему.

От кефира слегка полегчало, но головная боль усилилась, и Валик слушал мамин бубнеж, морщась на любое повышение тона. А он попытался, когда мама описывала достижения деда на научном поприще, напоминая, что тот чуть не вылетел на первом курсе из вуза потому, что спутался с плохой компанией. Напомнила, что сам Валик окончил школу экстерном в шестнадцать лет и сейчас тоже подает большие надежды. Что все подружки мамы ей завидуют — такого сына вырастила, умного, ответственного, красивого…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})